Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

Мессер-гранде посадил меня в гондолу и сам поместился рядом с охраной из четырёх человек. По прибытии к нему он предложил мне кофе, от которого я отказался, после чего был заперт в какой-то комнате. Там я провёл четыре часа и всё это время спал, просыпаясь, правда, каждые пятнадцать минут, чтобы помочиться, чего со мной прежде никогда не бывало. К тому же стояла чрезмерная жара и накануне я не ужинал. Ранее я имел случай убедиться, что внезапные неприятности вызывают у меня отупение, а на сей раз они подействовали и как сильное мочегонное. Оставляю сие открытие физикам. Может быть, кто-нибудь из них сумеет извлечь из него пользу для вспомоществования человечеству.

Около трёх часов явился начальник стражи и объявил, что ему приказано доставить меня под Свинцовую Крышу. Не ответив ни слова, я пошёл за ним. Мы сели в гондолу и после тысячи поворотов по мелким каналам вошли в Большой Канал и высадились на Тюремной набережной. Поднявшись по нескольким лестницам, мы прошли через запертый мост, который соединяет тюрьму с Дворцом Дожей, и войдя в галерею, попали в одну комнату, потом в другую, где я предстал перед каким-то человеком в одеянии патриция. Сей последний, смерив меня с головы до ног взглядом, сказал: “E quello mettetelo in deposito”[6].

Это был секретарь инквизиторов, которому, по всей видимости, было стыдно говорить в моём присутствии по-венециански, и он отдал приказ на тосканском наречии.

После сего мессер-гранде передал меня стоявшему тут же с огромной связкой ключей смотрителю Свинцовой Тюрьмы, и в сопровождении двух стражников мы поднялись по лесенкам на галерею, оттуда через запирающуюся дверь попали в другую, а потом и в третью, из которой вышли на грязный чердак длиною саженей в шесть и две шириною, еле освещенный слуховым окном. Я решил, что этот чердак и будет моей тюрьмой, но не угадал. Отцепив ключ неимоверной длины, тюремщик отпер обитую железом дверь высотою фута три с половиною, посредине которой была дыра восьми дюймов в поперечнике. Я тем временем со вниманием разглядывал некую железную машину, прочно приделанную к стенке. Она имела вид подковы толщиной в дюйм и пятидюймовой окружности. Я старался понять, каково употребление сего ужасного инструмента, но тут тюремщик с улыбкой сказал мне:

— Вы, сударь, верно, хотите знать, для чего это служит. Я могу удовлетворить ваше любопытство. Когда Их Превосходительства велят удавить кого-нибудь, его сажают на табурет, спиной к этому ошейнику, в который входит половина шеи. Другую половину захлёстывают шёлковым шнуром, концы коего закреплены на колесе. Колесо крутят до тех пор, пока пациент не отдаст душу Господу, а духовник, слава Богу, не оставляет его до последнего издыхания.

— Весьма изобретательно. Полагаю, именно вам предоставлена честь крутить колесо?

Он ничего не ответствовал и знаком велел мне войти в дверь, для чего я был принуждён согнуться почти вдвое. Затем он запер меня и спросил через зарешеченное отверстие, что я буду есть.

— Я ещё не думал об этом.

Тщательно заперев все двери, он удалился. Ошеломлённый и подавленный, стоял я, опершись на решётку. Она представляла собой двухфутовый квадрат из шести железных полос дюймовой толщины. Решётка давала достаточно света, если бы выходивший из стены под кровлей большой квадратный брус не препятствовал ему. Обойдя своё новое жалкое обиталище, в котором надобно было наклонять голову, ибо высота потолка не превышала пяти с половиной футов, я почти на ощупь определил, что оно собой представляло три четверти квадрата две на две сажени. Четвёртая часть оного образовывала как бы альков для кровати. Однако же не было ни кровати, ни стола, ни стула, ни какого-либо иного предмета мебели, за исключением ведра, об употреблении которого читатель легко догадается, а также прикреплённой к стене в четырёх футах от пола однофутовой доски. На неё я положил свой шёлковый плащ, праздничный кафтан и шляпу с красивым белым пером, отороченную испанскими кружевами. Стояла непереносимая жара. Я устроился, опершись на локти, возле маленькой решётки, через которую можно было видеть освещенный слуховым окном чердак. По нему непринуждённо разгуливали крысы ужасающей величины и без малейшего страха подходили к самой решётке. Сие отвратительное зрелище принудило меня поспешно закрыть решётчатое отверстие в двери на внутреннюю заслонку, ибо одна только мысль, что они могут проникнуть ко мне, леденила кровь. Я впал в какое-то полубессознательное состояние и целых восемь часов недвижимо простоял, опершись на решётку.