Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

Так я и жил ото дня ко дню, каждый вечер льстя себя надеждой, что следующее утро принесёт мне свободу. Однако же, всякий раз обманываясь, решил я в своей бедной голове, будто сие должно непременно произойти первого октября, когда начиналось правление новых инквизиторов. В соответствии с сим превосходным вычислением заключение моё должно было продолжаться, пока у власти остаются прежние инквизиторы: именно этим объяснял я себе то, что ни разу не увидел секретаря, которому надлежало бы допросить меня, уличить в преступлениях и объявить мне приговор. Но под Свинцом таковое рассуждение совершенно ложно, ибо здесь всё делается противу естественного порядка. Я придумал, будто инквизиторы должны признать мою невиновность и свою несправедливость и держат меня в тюрьме лишь для формы и ради собственной репутации. Отсюда заключил я, что они дадут мне свободу, когда сложат скипетр своей чудовищной власти. Дух мой покоился в столь совершенной безмятежности, что я чувствовал себя способным простить им и забыть нанесённые мне обиды. “Каким образом эти господа, — думал я, — отдадут меня на милость своих преемников, коим не могут они представить ничего достаточного для моего обвинения!”

Я почитал невероятным, что возможно вынести приговор и не объявить его мне. Но разве соизмерим здравый смысл с деяниями сего трибунала, который отличается от судов всего света своей неправедностью и произволом? Если инквизиторы занялись кем-нибудь, следовательно, он уже виновен, и зачем тогда знать ему приговор! Ведь согласия его не требуется, и они полагают, что несчастному лучше оставить надежду на будущее. Виновный никоим образом не должен участвовать во всём деле. Он подобен гвоздю, которому, чтобы войти в стену, надобны лишь удары молотка. 

Последнюю ночь сентября я провёл совсем без сна, с величайшим нетерпением ожидая нового дня. Вот сколь сильна была во мне уверенность получить свободу, ибо завершалось правление негодяев, лишивших меня оной. Однако же наступил день, явился, как обычно, Лоренцо и ничего не сообщил мне. Пять или шесть дней пребывал я в бешенстве и отчаянии, решив, что по непостижимым причинам приказано держать меня взаперти до конца дней. Ужасная сия мысль возбудила во мне смех, ибо я почитал в своей власти оставаться рабом лишь то недолгое время, пока под угрозою жизни не решусь прекратить моё заточение. Я не сомневался, что или смогу бежать, или погибну.

Дабы читатель мог представить себе моё бегство из-под Свинцовой Крыши, надобно дать понятие о расположении сего места.

Свинцовая Крыша, сиречь тюрьма для государственных преступников, есть не что иное, как чердаки Дворца Дожей. Своё наименование получила она по большим устилавшим крышу свинцовым листам. Взойти туда можно лишь через вход во дворец или через описанный мною мост, который называют мостом Стенаний. В камеры есть ход только через залу собрания инквизиторов. Ключ хранится у секретаря, который даёт его смотрителю рано утром на время, потребное для обслуживания узников.

Камеры выходят на два фасада: три с западной стороны, в том числе и моя, а четыре на восток. Западный карниз крыши расположен над дворцом, а противоположный — над каналом Рио-ди-Палаццо. С этой стороны камеры весьма светлые и в них можно стоять, не сгибаясь, чего не было у меня. Пол моей камеры располагался прямо над потолком залы инквизиторов, которые собирались только после заседания Совета Десяти, коего все трое были членами.

Единственный способ спастись, по крайней мере из всего, что я мог изобрести, заключался в том, чтобы пробить пол моей тюрьмы. Но для сего требовались орудия, добыть которые весьма затруднительно, ибо запрещались все сношения с внешним миром, как через посетителей, так и посредством переписки. На подкуп стражника надобно было много денег, которых я не имел. Если бы даже смотритель и оба стражника согласились быть удушенными мною, третий всегда стоял у входа на галерею возле запертой двери и отпирал её лишь по команде. Но, несмотря на все препоны, мною владела одна только мысль о бегстве.

Я всегда был убеждён в том, что, если человек не думает ни о чём другом, как о достижении поставленной себе цели, он исполнит свои намерения, невзирая на любые трудности: сделается великим визирем, самим Папой или низвергнет монархию. Лишь бы он взялся за дело с умом, настойчивостью и не упускал времени, ибо по прошествии лет фортуна может оставить его, а без её помощи надеяться ему не на что. Дабы преуспеть, должно полагаться на удачу и презирать опасности.

К счастью, меня не лишили получасовой прогулки по чердаку. Я принялся с большим вниманием высматривать всё, что там находилось. В одном из ящиков лежала великолепная бумага, коробки с перьями и мотки ниток. Второй был заколочен. Внимание моё привлёк кусок чёрного полированного мрамора дюймовой толщины и размерами шесть на три. Я завладел им, ещё не зная, для чего он может пригодиться, и спрятал у себя в камере под рубашками.