— Моя трапеза не понравится Вашему Высочеству, — отвечал Руссо, — но я скажу, чтобы поставили ещё один куверт.
Философ сделал нужные распоряжения, после чего прогуливался с принцем два или три часа. Когда наступило время обеда, он привёл гостя к себе в дом, и принц, заметив три куверта, спросил:
— Кого это вы пригласили обедать с нами? Я полагал, мы останемся наедине.
— Монсеньор, — ответствовал Руссо, — третьим будет моё второе я. Это существо, которое нельзя назвать ни моей женой, ни моей любовницей, ни служанкой, ни матерью и ни дочерью, и которое является всеми ими одновременно.
— Готов согласиться с вами, мой милый, но раз уж я приехал обедать вдвоём, то не задержусь в обществе вашего второго я и посему оставляю вас с вашим всё воплощающим созданием.
XVIII
Я ПОКИДАЮ ПАРИЖ.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ГААГЕ
Проведя целый вечер с Манон Балетти, я весь следующий день был у мадам дю Рюмэн. Я не мог не чувствовать, чем обязан ей, в то время как она по внушению её прекрасного сердца полагала, что никакие награды, коими осыпала она меня, не могут быть достаточным вознаграждением за предсказания моего оракула. Как при немалом уме и здравом во всех отношениях рассудке могла она впадать в таковые заблуждения, оставалось для меня загадкой. Мне было бесконечно жаль, что нет никакой возможности образумить её. Будучи вынужденным обманывать эту женщину, я чувствовал себя несчастным, особливо по той причине, что именно вследствие сего обмана я и пользовался её уважением.
Пребывание в тюрьме отворотило меня от Парижа, а судебная тяжба породила таковое озлобление, которое сохранилось и до сего дня. Всякий раз чувствовал я себя словно на пытке, когда принуждён был заниматься хлопотами, тратить деньги на адвокатов и терять драгоценное время, которое, по моим понятиям, не может почитаться хорошо употреблённым, если не доставляет мне удовольствий. Находясь в расстроенных чувствах, почёл я за наилучшее обосноваться с должной независимостью, чтобы самому распоряжаться собственными своими наслаждениями. Прежде всего решился я покончить со всеми датами в Париже, вторично съездить в Голландию, дабы пополнить свои средства, и, вложив их в пожизненную ренту на две персоны, жить вдали от всех забот. Этими персонами должны были быть сам я и моя жена, каковой желал я видеть Манон Балетти, что составляло предел её мечтаний, ежели бы я согласился начать с заключения супружества.
Я продал своих лошадей, экипажи и всю мебель и, кроме того, поручился за моего брата, который принуждён был сделать долги, но не сомневался в скорой выплате оных, поелику работал над несколькими картинами сразу, коих нетерпеливо ожидали богатые заказчики. Я простился с Манон, заливавшейся слезами, поклявшись от всего сердца не замедлить с возвращением и жениться на ней.
Завершив все приготовления к отъезду, я покинул Париж, имея при себе на сто тысяч франков верных векселей и на такую же сумму драгоценностей. Я ехал один в двухместной почтовой коляске, предшествуемый Ле Дюком на верховой лошади. Этот Ле Дюк был двадцативосьмилетний испанец, весьма смышлёный и пользовавшийся моим расположением, так как причесывал меня лучше прочих. Я никогда не отказывал ему в какой-либо милости, которую можно было доставить, истратив немного денег. Кроме него я имел в качестве курьера хорошего швейцарца.
Я выехал первого декабря 1759 года, и было уже холодно, но коляска плотно закрывалась, что позволяло читать с достаточным удобством. Я взял гельвециевый трактат “Об уме”, который не имел ещё времени прочесть.
В Брюсселе я задержался на два дня, оттуда направился прямым путём в Гаагу и остановился у “Принца Оранского”. Спросив у хозяина, из каких персон состоит его табльдот, я получил ответ, что это генералы и высшие офицеры ганноверской армии, несколько английских дам и некий князь Пикколомини с женой. Это побудило меня присоединиться к столь хорошему обществу. Не будучи никому известен, назначил я себе роль простого наблюдателя и по преимуществу следил за самозванной и достаточно привлекательной итальянской княгиней, а более всего за её мужем, который показался мне знакомым. В разговоре упомянули знаменитого Сен-Жермена, остановившегося, как оказалось, в этом же трактире.
Я вернулся к себе в комнату и уже хотел ложиться, когда явился мой князь Пикколомини и расцеловался со мною, как со старинным знакомцем.
— По вашему взгляду я понял, что вы узнали меня. И я сразу признал вас, несмотря на прошедшие шестнадцать лет после того, как мы встречались в Виченце. Завтра вы можете сказать всем, что мы узнали друг друга и что я не князь, а всего лишь граф. Вот мой паспорт от короля неаполитанского. Прошу, взгляните на него.
В продолжение сего торопливого монолога я не мог вставить ни слова и сколько ни вглядывался в лицо моего собеседника, не мог понять, когда и при каких обстоятельствах я видел его. В паспорте значилось имя Руджиеро ди Рокко, графа Пикколомини, и тогда я вспомнил, что человек с этим именем занимался ремеслом учителя фехтования в Виченце.