Любовные письма великих людей. Мужчины

Восьмое. Сборник детских стишков, рукописный, под названием «Книга о погоде». Практически (?) закончен и предназначен мистеру Натту. Я работаю над ним постоянно, не покладая рук, что считаю весьма похвальным в сложившихся обстоятельствах. Для такой книги невозможно написать ничего нового. Они поймут это, когда вырастут.

Девятое. Теннисная ракетка, совершенно новая. Это атрибут нового режима и единственная новая и чистая вещь в музее. Но она скоро состарится – как и соломенная шляпа. Мы с братом учим друг друга играть в теннис.

Десятое. Душа, до сих пор свободная и всеядная, но в настоящий момент достаточно счастливая, чтобы поставить это себе в упрек.

Одиннадцатое. Тело, в равной степени свободное и столь же всеядное, поглощающее чай, кофе, красное вино, морскую воду и кислород для собственного совершенного удовлетворения. Самое большое счастье для него – плавать, при условии, конечно, что море имеет достаточные размеры.

Двенадцатое. Сердце – где-то затерялось. И это, пожалуй, все имущество, подлежащее описи. Кроме того, мои вкусы стоически просты. Соломенная шляпа, трость, коробок спичек и кое-что из поэзии собственного сочинения. Что еще надо человеку?

Письма с Первой мировой войны

Капитан Альфред Бленд

…Я никогда не чувствую себя несчастным, даже когда тоскую о прикосновении твоих губ…

Письмо адресовано жене Альфреда Бленда, Виолет. Капитан служил в 22-м батальоне Манчестерского полка и был убит 1 июля 1916 года, в первый день битвы на Сомме.

Альфред Бленд – жене Виолет

Виолет, счастье мое,

интересно, тебя по-прежнему возмущает моя веселость? А, дорогая? Ты наверняка злишься, я знаю. Ведь по правилам любви я должен проводить дни и ночи в тоске и печали из-за нашей с тобой вынужденной разлуки. А по правилам войны – должен бодро переносить лишения, быть стойким, голодным, усталым, с горечью в душе и смятением в сердце.

Итак! Что же я могу сказать в свою защиту? Ведь даже Мерримену не удается погрузить меня в уныние, а что касается К.О., то я просто грублю ему в ответ. И пока что скучная рутина сидения вдали от фронта наполняет меня неисчерпаемым запасом веселого терпения. Что же можно сказать об этом? Обрадовалась бы ты, если бы я признался, что порой чувствую себя до смерти несчастным? Если бы рассказывал, как осточертела мне война и как я ненавижу каждую ее минуту? Если бы писал, что ежечасно тоскую о том мгновении, когда вернусь, навсегда вернусь домой? Если бы признался, что терпеть не могу братьев-офицеров и что меня тошнит от одного вида роты? Если бы описал грязные, запущенные деревенские улицы, отвратительные вереницы низких облаков, и мрачную изморось, и тяжелый дождь, и жалкий паек хлеба, и невкусные консервы? Ты бы обрадовалась или расстроилась?

О, я знаю, тебе было бы жалко меня, ты бы грустила и, я уверен, не радовалась таким моим словам. Правда? А если бы радовалась, это было бы неправильно. Ведь даже если бы все это и было правдой, это не помогло бы нам соединиться, не сделало бы нашу любовь еще более необъятной, не дало бы мне возможности обнять тебя (возможности, которой я лишен сейчас), ни на йоту не укрепило бы наш божественный союз. Не так ли?

Нет, дорогая моя, я каждый день благодарю Небеса за то, что в любых обстоятельствах ты будешь права, представляя себе твоего мальчика неунывающим и веселым. Я становлюсь здесь притчей во языцех. Кашен говорит: «Ты мне нравишься, Билл Блэнд». Почему? Потому что я всегда смеюсь, болтаю со всеми обо всем, встречаю улыбкой и плохое, и хорошее. Это не поза. Это истинная правда.

Давай вернемся к тем воображаемым признаниям, о которых я написал выше. Я никогда не чувствую себя несчастным, даже когда тоскую о прикосновении твоих губ. И хочу увидеть сыновей. Почему? Потому что я во Франции, идет война, и я должен быть здесь. Я не питаю отвращения к войне – на девяносто пять процентов она мне нравится; мне ненавистна мысль, что она слишком быстро закончится. Я не тоскую ежечасно о скором возвращении, хотя и был приятно удивлен тем девяти дням отпуска, которые получил в марте и которые мы в любом случае не заслужили. У меня нет ненависти к братьям-офицерам, наоборот, я люблю их даже больше, чем я думал. А что касается моей роты, да благословит ее Бог! И даже грязь – это такая мягкая и деликатная грязь, что мне даже не приходится чистить ботинки. Я избавился от привычки обращать внимание на погоду: просто когда идет дождь – мы мокнем, когда не идет – не мокнем. А если светит солнце – это так чудесно! Что касается еды, ну, я уже рассказывал тебе об этом раньше, и мне нечего добавить к сказанному 30 ноября, и 6 декабря, и в любое другое время.

Нет, дорогая, нравится тебе это или нет, я, по большому счету, счастливый и, на первый взгляд, по-детски веселый. Вот и все.

Почта как раз уходит.

Спокойной ночи, дорогая.

Всегда твой,

Альфред

Старшина Джеймс Милн