Любовный детектив

— А вот что. Вы отправили своих верных людей — актеров-самоучек — разыграть перед Алексом водевиль. Было очевидно, что, запертый в карцере, он волей-неволей станет глядеть в окно. А там — восхитительное действо в духе Дафниса и Хлои. Надобно признать, что свои сценические этюды они разыграли отменно. Правда, Алекс?

Максимов промычал что-то невнятное. Стыдно было признаться, что кривлянья доморощенных лицедеев он принял за проявление возвышенной страсти.

— Затем, — продолжала Анита невозмутимо, — настала пора подключиться Юрию Антоновичу. Он выступил в амплуа ревнивца, который тоже якобы имел виды на Марицу. Я узнала: недавно в хуторе был на постое цыганский табор, и какой-то конокрад решил приударить за ней. Григорий Михайлович дал ему отпор, и вскоре табор удалился в неизвестном направлении. Но ведь нетрудно было сочинить, что цыган воротился, чтобы свести счеты с соперником.

— По-моему, в вашем стремлении фантазировать вы переходите за грани, — проскрежетала госпожа Ольшанская. — Насколько я понимаю, из карантинного заведения вы сбежали. Это прямое нарушение санитарных инструкций. Я велю своим холопам препроводить вас куда следует.

Она потянулась к шнурку, висевшему сбоку от входной двери.

— Не торопитесь, — обезоруживающе улыбнулась Анита. — Вы отстали от жизни. Эпидемию удалось обуздать, с сегодняшнего дня срок обязательного карантина сокращен до пяти суток, циркуляр об этом вывешен на городской площади. А пять суток мы уже отбыли.

Рука Натальи Гавриловны опустилась, на ее белом лице появились зеленые пятна.

— Чего вы хотите? — проговорила она тихо.

— Для начала досказать. Пока ведь все верно, да? Я ни в чем не ошиблась? Вижу, что нет… Ваш брат должен был подыграть главным героям, в результате чего Алекс стал бы свидетелем непреднамеренного убийства злосчастной румынки. Расстояние было подобрано с таким расчетом, чтобы он разглядел фигуры и одежду, а лица — очень смутно. Что потом? Он, конечно, поднял бы шум, добился вызова полиции, и она нашла бы в овраге неподалеку бездыханный труп Марицы. Ее похитили из виноградника, где она работала одна, связали и приволокли в овраг — я это видела, но поблизости не оказалось никого, кто сумел бы ее отбить.

Максимов слушал внимательно, но далеко не все из сказанного укладывалось в его сознании.

— А что было бы дальше?

— Дальше? Ты выступил бы главным свидетелем, подтвердил на следствии, что Марицу убили у тебя на глазах, и подробно описал убийцу. О любовном пыле Григория Михайловича осведомлен весь хутор, ему было бы не отвертеться.

— Но показания мог дать и ее брат. — Алекс кивнул на одеревеневшую Ольшанскую.

— Он не имел права раскрывать свою личность, ему пришлось бы придерживаться роли бродяги. Ты — другое дело. Дворянин из Петербурга, офицер с безупречной репутацией. Твоему слову поверили бы безоговорочно.

— То есть вы планировали избавиться от соперницы и засадить мужа в тюрьму? — повернулся Максимов к Ольшанской.

Наталья Гавриловна распахнула ресницы, опалила его огнем, но ничего не сказала.

— Нет, Алекс, я уверена, что ее прожект состоял в другом. Отправить Марицу на тот свет — да. Но сгноить мужа в каземате… Незачем было тогда, как выражаются русские, gorodit оgоrоd. Убийство обставили как неумышленное, чтобы иметь возможность оправдать подсудимого. Тут все очень тонко… Представь себе: упекли его в кутузку, ждет он судебного заседания, а к нему на свидание приходит жена. Ставит условие: если он желает освобождения, то должен поклясться, что вернется к ней и навсегда забудет о всяческих интрижках. В противном случае она не станет нанимать адвоката, а наоборот, даст денег обвинителю, чтобы тот добился максимального срока. Как, по-твоему, пошел бы он на такую сделку, особенно если учесть, что Марица для него потеряна навсегда?

— Но что ему стоило пообещать, а потом нарушить клятву?

— Сомневаешься в его честности? Он аристократ, его отец — граф, хоть и обнищавший… И потом

— Наталья Гавриловна всегда могла пригрозить, что добьется пересмотра дела об убийстве. Он жил бы, как под дамокловым мечом.

— Насильно мил не будешь, — изрек Максимов избитую мудрость. — Незавидное счастье она ему готовила…

Ольшанская окрасилась в цвет медного купороса и сорвалась на крик:

— Довольно! Мне надоело выслушивать ваши измышления… Прохор, Митяй, Афанасий, ко мне! Вышвырните их вон!

Из неосвещенных углов призраками выдвинулись три здоровенных детины и, засучив рукава, обступили гостей. Максимов потянулся к заднему карману, чтобы достать предусмотрительно взятый пистолет, но с хряском отворилась дверь, и в дом вошли пятеро жандармов, а с ними — Григорий Михайлович.

— А, моя ненаглядная! — провозгласил он с издевкой, протягивая руки к злокозненной супруге. — Приехала навестить меня? Давненько не виделись.

— Подонок! — бросила она ему с надрывом. — Ты растоптал мои чувства…

— Боже мой, сколько пафоса! Господа, — это относилось уже к жандармам, — будьте добры, проводите ее в участок.