Любовный контракт

― То есть правила не для всех? Ты так много говорил об этом ― о том, что мы не можем никому рассказать правду.

― Ну, ты не можешь.

― Но ты только что это сделал!

― Я сказал ― ты не можешь.

Тео возмущенно смотрит на меня.

― Разве это справедливо?

― Потому что моя лучшая подруга — не Мартиника.

Она из всех сил старается сделать вид, будто не понимает, что я имею в виду.

― Мартиника ничего бы не сказала…

Это так неубедительно, что я бросаю на нее долгий осуждающий взгляд и качаю головой.

― Тео. Я знаком с ней.

― Она бы никогда…

― Я говорил с ней. Она рассказала мне все о тебе за десять секунд. Это она дала мне твой номер социального страхования; я получил его даже не в результате своих исследований.

Тео прекращает попытки убедить меня и закрывает лицо рукой. Она делает вид, что сердится, но я на сто процентов уверен, что это потому, что она улыбается.

― Послушай, ― говорю я. ― Я понимаю, что она твоя лучшая подруга. Лично я нахожу ее восхитительной. Но, пожалуйста, давай не будем рисковать нашим временем, деньгами и, возможно, единственным шансом на эту сделку из-за неспособности Мартиники держать язык за зубами.

Тео вздыхает и опускает руку.

― Ладно.

Она соглашается, но мне не нравится, что она выглядит побежденной. Это расстраивает меня. Ее плечи ссутулились, а голова понуро опущена.

― Что не так?

― Ничего.

― Ну же. Выкладывай.

Она вздыхает, а потом выдает.

― Это отстой!

― Что?

― Лгать ей! Я не хочу звонить ей только для того, чтобы сказать неправду. Теперь мы меньше разговариваем, и это странно и несправедливо! Ты можешь нормально общаться с отцом, а мне не с кем поговорить о… всякой ерунде.

― Ты можешь поговорить со мной.

Она закатывает глаза.

― Не обо всем.

― О, я понял, в чем проблема… ты хочешь посплетничать обо мне.

― Или выпустить пар. ― Тео хмурится.

Нет ничего менее пугающего, чем хмурый взгляд Тео. Мне хочется обнять ее и поцеловать в нос, но это не поможет нашей нынешней ситуации. Более того, скорее всего, именно об этом она и хочет рассказать Мартинике: Мой фальшивый парень дарит мне снисходительные поцелуи, когда я на него обижаюсь.

― Почему ты улыбаешься? ― сердится она.

― Я не улыбаюсь.

― Ты же понимаешь, что я смотрю прямо на твое лицо?

― Хорошо. ― Ухмылка прорывается наружу. ― Ты меня поймала.

― Что, черт возьми, смешного?

― Ты мне скажи ― ты тоже улыбаешься.

― Нет, не улыбаюсь! ― Тео кричит, и при этом действительно улыбается.

Мы оба ухмыляемся как идиоты, с наших рук капает мыльный раствор.

― Соберись, ― я брызгаю в нее пеной. ― Ты нас выдашь.

Она смахивает полотенцем пену, посылая целое облако прямо мне в лицо.

― Я — Мата Хари секретов.

― Ты знаешь, что Мату Хари застрелили?

― Вот черт, ― кухонное полотенце Тео замирает в ее руках.

Ненавижу то, что я ей сказал.

Этой ночью я лежу в постели, борясь с желанием прокрасться по коридору в комнату Тео.

Каждый раз, когда ворочаюсь, я думаю, делает ли Тео то же самое. Интересно, ей жарко и неспокойно, как мне, ее мучают воспоминания о прошедшей ночи… или она уже давно спит.

Однажды я даже выскользнул из кровати и встал в коридоре, прислушиваясь. Но без жужжания вибратора невозможно понять, спит она по ту сторону двери или нет.

Я возвращаюсь в свою комнату, проклиная себя за слабость.

Забудь о Тео. Ложись спать.

Но я не могу перестать думать об этой свободной, старой футболке, которая каким-то образом стала самым сексуальным предметом одежды, когда-либо обтягивавшим женскую фигуру…

Я думаю, как ее грудь двигается под тканью.

Я еще не видел ее грудь обнаженной.

Когда я наконец засыпаю, мои сны чертовски непристойные.

В среду я приезжаю домой и вижу, что мой папа возится с грилем, а Тео смешивает кувшин свежего лимонада. Это удивительно еще и потому, что мой папа не умеет готовить, и кроме всего прочего, на нем розовый фартук с оборками.

― Это мой, ― говорю я ему.

― Кто-то теряет, кто-то находит, ― ворчит он.

Он сжег чесночный хлеб, но Тео все равно съедает его, чтобы подбодрить.

― Ты не должна этого делать, ― говорю я ей. ― Тебе станет плохо.

Она наступает мне на ногу под столом и шепчет:

― Будь милым.

― Нет… ― шепчу я в ответ, достаточно громко, чтобы отец услышал. ― Он должен знать; он сжег все это дерьмо…

― Наверное, я установила слишком высокую температуру, ― говорит Тео. ― Дома я готовлю его на решетке.

― Не ищи для меня оправданий. ― Мой отец откусывает от самого обугленного куска тоста. Он издает ужасный хрустящий звук, и черные хлопья сыплются вниз.

― Вы не должны себя наказывать! ― Тео со смехом вырывает его и заменяет менее подгоревшим.

От ее лазаньи мне хочется основать какую-нибудь религию в духе Гарфилда. Это так вкусно, что я начинаю относиться к ней с подозрением.

― Как у тебя получается приготовить лучшую версию всего, что я когда-либо ел?

Тео трудно принимать комплименты. Она хочет их, она нуждается в них, но, когда она их получает, для нее они словно горячие, обжигающие угли. Ей приходится шипеть и терпеть.