Любви подвластно все

– Герцог с герцогиней и их очаровательная дочь погостят у нас несколько дней. Прекрасная новость, не так ли?

– Да, прекрасная, – кивнул Лайон, изобразив радостную улыбку, ту самую, которой покорял почти всех.

И снова ненадолго воцарилось молчание.

– Прошу меня извинить, – пробормотал Лайон, – но я оказался… в несколько невыгодном положении. Мне хотелось бы привести себя в порядок, а затем уже присоединиться к вам, пока не засыпал весь ковер листвой.

Эти слова вызвали общий веселый смех, и ему позволили удалиться.

Покидая гостиную, Лайон покосился на братьев. И он мог бы поклясться, что те наблюдали за ним с сочувствием.

Вечер тянулся бесконечно, но Лайон был прекрасно воспитан, поэтому с честью выдержал испытание, весьма убедительно изображая радушие. За ужином он был само обаяние. Арабелла, естественно, сидела справа от него, и он проявлял к ней предельное внимание, что было не так уж трудно, так как Лайон для таких случаев всегда имел в запасе множество безобидных вопросов, на которые мог тотчас же получить ответ. Например: нравится ли леди в провинции? Или же: будет ли вечером дождь? Леди отвечала очень коротко: да, конечно. Иногда: нет, наверное. Арабелла боялась иметь собственное мнение и никогда не высказывалась пространно. К концу ужина Лайон почувствовал себя инквизитором и прекратил допрос.

После ужина, за бренди и сигарами, он расположился рядом с отцом у каминной полки и спросил:

– Сэр, вы не могли бы уделить мне полчаса-час сегодня вечером? Я хотел бы обсудить с вами один важный вопрос.

Отец не смотрел на него – был занят раскуриванием сигары.

– Конечно, Лайон. Сегодня я ложусь поздно. Мне нужно просмотреть кое-какую корреспонденцию. Часов в одиннадцать подойдет?

– Да, сэр. Благодарю вас.

Отец повернулся к Лайону спиной и о чем-то заговорил с герцогом. Но Лайон не слышал их разговора. «Одиннадцать часов, – думал он. – Знаменательный момент… Веха, которая отметит начало нового этапа моей жизни…»

Чуть попозже все опять собрались вместе на некоторое время, а затем разошлись кто куда: младшие братья – сыграть партию в бильярд; отец удалился в кабинет, чтобы побеседовать с герцогом; Вайолет отправилась вместе с матерью и герцогиней. А Лайон, явно по общему сговору, был оставлен в гостиной наедине с леди Арабеллой. Но у него уже не было сил снова мучить ее вопросами. С другой же стороны, если и существовала какая-то тема, интересовавшая ее, то она тщательно скрывала эту тайну.

Но Лайон относился к ней снисходительно и даже с сочувствием. Он так любил Оливию, что готов был облагодетельствовать весь мир. И он очень надеялся, что однажды леди Арабелла тоже встретит свою любовь.

Однако она, похоже, готова была соглашаться с любым его высказыванием. Поэтому дело кончилось тем, что он почти час рассказывал ей о газовом освещении и лишь потом решился, наконец, заметить, что она, должно быть, ужасно устала. Леди Арабелла тотчас же с ним согласилась, и в результате уже к половине одиннадцатого в доме воцарилась тишина.

Лайон уселся в свое любимое кресло и посмотрел в окно, чтобы взглянуть на Большую Медведицу. Но плотная завеса темных туч скрывала звезды. Однако он не верил в предзнаменования. Кроме того… Уж если Лайон Редмонд принимал какое-то решение, то никогда от него не отступал. А сейчас – тем более. И он твердо знал: где-то к полуночи для него начнется новая жизнь – каким бы ни было решение отца.

Как только часы пробили одиннадцать, Лайон поднялся по лестнице и вошел в «тронный зал».

– Спасибо, что уделили мне время, отец.

– Разумеется уделил, Лайон. – Отец указал ему на кресло. Сам же Айзея, как обычно, сидел за огромным письменным столом, отполированным до такого блеска, что Лайон видел перед собой двух старших Редмондов, хотя и одного было вполне достаточно.

Лайон сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, собираясь начать говорить, но только открыл рот…

Айзея вдруг вытащил что-то из верхнего ящика и, выразительно взглянув на сына, положил на середину стола. Лайон наклонился вперед, чтобы рассмотреть этот предмет, и в ужасе замер: перед ним лежали его собственные часы.

Айзея же, откинувшись на спинку кресла, внимательно наблюдал за ним.

Лайон медленно поднял голову и взглянул на отца. А тот смотрел на него с добродушной усмешкой и даже с некоторым интересом – как смотрел бы на оппонента в шахматной партии. И при этом даже постукивал пальцами по столу: мол, не волнуйся, сын, все это сущие пустяки. И можно было подумать, что перед ними лежала вовсе не ценная для Лайона реликвия, а самая обычная вещица, назначение которой – всего лишь показывать время.

Лайон не знал, что сказать, и чувствовал себя так, словно с него, с живого, сдирали кожу.

А отец молчал, и поэтому тиканье часов казалось оглушительным.