Любви подвластно все

А Маркусу и Луизе необычайно хорошо вместе, так что радостно даже просто смотреть на них. То же самое можно сказать и про Женевьеву с герцогом Фолконбриджем. Но как опасно близка была ее сестра к тому, чтобы выйти замуж за Гарри – не за того мужчину… И какую боль и обиду пришлось испытать бедняге Гарри. Но Женевьева проявила смелость, разобравшись со всем этим…

А каково пришлось ее кузену Адаму, священнику, которого жители города едва не пригвоздили к позорному столбу из-за его любви. Но Адам сумел выстоять, и в этой самой церкви он как-то раз, одним незабываемым утром, сразился за свою любовь, за графиню с сомнительным прошлым…

А дальше, к величайшему удивлению Оливии, она увидела на последней скамье возле двери… Да-да, это был тот самый нищий. И он сидел, весь сжавшись и сгорбившись, видно, надеялся остаться незамеченным, но все же хотел стать свидетелем знаменательного события.

И теперь, когда она увидела их всех перед собой… В этот момент Оливию озарило, и она окончательно все поняла – все стало для нее ясно как божий день.

Она присутствовала в церкви, когда Адам, отбросив текст подготовленной заранее проповеди, вместо этого процитировал «Первое послание апостола Павла к коринфянам», а затем – «Песнь песней» Соломона. Процитировал перед лицом непримиримо настроенных прихожан, склонных осуждать ближнего… Словами Священного Писания он открыто объявил о своей любви к Еве Дагган, самой, казалось бы, неподходящей для него женщине. Потому что любовь – бушующий огонь и бурлящий поток. Конечно же, любовь милосердна, но любовь также и воин, борец, и она, бросаясь в бой, не заботится о потерях. Когда же она выбирает тебя, ты можешь устоять… или сдаться.

Ей хотелось, чтобы все решилось просто, а сдаваться всегда намного проще. Но Лайон…

«Будь верна себе», – сказал он ей. И сейчас ей снова вспомнились эти его слова.

А ведь ее основное жизненное правило гласило: она никогда не лжет. Она просто не смогла бы прожить во лжи всю оставшуюся жизнь. Уж лучше провести остаток своих дней в поисках Лайона…

Кузен Адам внимательно наблюдал за ней, и она видела, что он старался ее приободрить. Адам такой славный, такой добрый… Он ее поймет.

И тут он снова спросил:

– Берешь ли ты, Оливия, Джона себе в мужья? Будешь ли ты любить его, поддерживать, почитать и защищать, отвергнув всех остальных? Будешь ли хранить ему верность, пока смерть не разлучит вас?

Ей оставалось только открыть рот и произнести одно-единственное слово.

Она повернула голову и посмотрела на Ланздауна. Напряженный до предела, он все больше бледнел, по мере того как затягивалось ее молчание.

И тут вдруг Оливия увидела, как в глубине его глаз забрезжило осознание истины. В тот же миг она почти шепотом проговорила:

– Джон, мне очень жаль. Прости, но я не могу. – Собравшись с духом, она уже чуть громче добавила: – Сказать «да» значило бы солгать.

Правда вырвалась наружу, и удержать ее было невозможно. Правда придавала ей сил, наполняя сердце отвагой. Ведь правда составляла суть ее существа.

В мертвой тишине раздались шорохи шерстяных, шелковых и нанковых тканей, кое-кто из присутствующих не громко откашлялся, явно в смущении.

Луч солнца пробился сквозь облака и ударил в ближайшее к алтарю окно, чтобы получше осветить сцену, которую весь Пеннироял-Грин будет обсуждать на протяжении грядущих десятилетий.

Все замерли в оцепенении, и только нищий вдруг пошевелился, поднимая руку в безмолвном благословении. Оливия смотрела на его руку, словно это была голубка мира, возносившаяся к небесам. Сейчас все происходящее представлялось ей фантастически нереальным и в то же время – чрезвычайно многозначительным.

Тут рука нищего стала медленно опускаться, пальцы как бы невзначай дернули за край повязки на лице: да, поначалу это выглядело именно так, но затем…

Затем он сорвал с лица одну повязку, за ней – другую, и, расправив плечи, скинул грязный потрепанный плащ… После чего медленно поднялся на ноги.

Несколько голов повернулись в его сторону, но он, казалось, этого не заметил: возможно, просто привык, что на него смотрят, – устремив взор на Оливию.

Едва заметно кивнув, она тихо сказала:

– Да, конечно.

Послышался глухой удар: словно кто-то, лишившись чувств, свалился со скамьи, – но несчастного оставили лежать в проходе, поскольку все взгляды теперь были прикованы к церковным дверям, через которые скрылся Лайон. Причем он вышел так быстро, что никто не мог бы с уверенность сказать, что действительно его видел. Некоторые даже перекрестились и пробормотали молитву.

– Но он ведь не привидение, верно? – пробормотал кто-то из прихожан.

И тут священник, повысив голос, проговорил:

– Будьте так добры, оставайтесь на местах!

У Адама был звучный и весьма убедительный голос. И поскольку никто, похоже, не знал, что еще можно было сделать в данных обстоятельствах, все ему подчинились.

Оливия внезапно повернулась к Ланздауну. Затем – к двери. После чего – снова к Ланздауну.

И все происходящее выглядело как настоящий спектакль, который восхищенные зрители будут впоследствии множество раз пересказывать.