Люди «А»

Учительница пыталась найти подход к странному ученику, что-нибудь выяснить. Ученик оказался абсолютно закрытым и остро-колючим в общении. Он не просто держал дистанцию. Он не позволял сократить её ни на сантиметр.

Зато он был крайне аккуратен. И — главное — немецкий язык он любил. Это было видно.

Появлялся он точно в назначенное время, минута в минуту. В прихожей снимал кроссовки, ставил их у стенки — строго параллельно — и проходил в комнату. После того, как истекало время занятия, он коротко и сухо благодарил, быстро обувался и исчезал.

Когда он только появился, Таня думала, что с языком у него будут трудности. Однако пятидесятилетний ученик заговорил быстро. Что её особенно поразило — усилия, которые он тратил, чтобы выучить правильное произношение. Врачи и программисты этим не заморачивались. Им было нужно, чтобы немцы их понимали, и всё. На совершенствование никто не тратил сил и времени.

Виктор Иванович подходил к делу иначе. Он аккуратнейшим образом делал домашние задания, слова выговаривал чётко и громко. И каждый раз спрашивал, где он ошибся.

Вот и сейчас он старательно декламировал, сдвинув брови, немецкие стихи:

Ob’s stürmt oder schneit,

Ob die Sonne uns lacht,

Der Tag glühend heiß

Oder eiskalt die Nacht.

Bestaubt sind die Gesichter,

Doch froh ist unser Sinn…

— Я правильно читаю? — прервался он.

— Всё правильно. Теперь перевод, — ответила Татьяна.

— Данке шон, Татьяна. Я перевел это так: «Штормит ли или идет снег, смеется ли нам солнце, раскаляя день горячо, или холодная ночь. Лица покрылись пылью, но радостны наши чувства…»

— Всё правильно. Разве что eiskalt…

— Я переводил по словарю, — нахмурился Виктор Иванович. — Там указано значение — «холодный».

— Да, но тут корень Eis, лёд. Лучше — «ледяная ночь».

— Ледяная ночь, ледяная, — забормотал Блинов, исправляя свой перевод на листе, справа от немецкого текста.

— Кстати, что это такое? — заинтересовалась учительница. — Какой-то марш тридцатых годов?

— Марш. Сочинён обер-лейтенантом Куртом Виле 25 июня 1933 года. Музыка Адольфа Гофмана, — добавил он.

— Нацистский марш? — поёжилась Татьяна.

— Немецкий, — строго сказал Блинов. — Его и сейчас поют в Бундесвере. Запретили третью строфу, там про Рейх. А вообще — хорошая солдатская песня. Немцы умеют воевать и сочинять песни.

— Очень интересно, — вежливо сказала Татьяна. — Читайте дальше.

Es braust unser Panzer

Im Sturmwind dahin,

— отчеканил Блинов.

— А это как переведете?

— Едет наш танк в штормовом ветре…

— Проносится, — поправила Татьяна.

— Проносится, — Виктор Иванович склонился над бумагой и опять поправил перевод в своем листе. — Я говорю правильно?

— Правильно, — одобрила учительница. — Вы много думаете о произношении, — одобрила она. — Ученики обычно говорят — меня поняли и ладно, пусть даже я говорю с ошибками.

— Я не терплю ошибок и неточностей, — сказал Блинов очень неприятным голосом. Таким голосом говорят о личных врагах.

1995 год, 14 июня. Москва. Олсуфьевский переулок, база группы «А». Утро

В то утро стояла страшная жара.

С меня сошло семь потов, пока я добрался до Олсуфьевского. Было без десяти восемь. К восьми все сотрудники должны были быть на месте.

Я зашел в ворота и увидел, как новобранец Вася, высокий и здоровенный, — он только пришел к нам, служил вторую неделю, — держал за капот поднятый ИЖ Комби. Из-под ИЖа торчали длинные ноги в камуфляже и берцах.

— Это что такое? — спросил я группу бойцов, куривших и наблюдавших немного в стороне.

— Виктор Иваныч развлекается, — ответил Леха Лосев.

— А-а-а, — сказал я и присоединился к группе наблюдавших за происходящим. Про развлечения Виктора Ивановича я уже был в курсе. ИЖ Комби принадлежал Блинову, и ноги из-под машины торчали, конечно, его.

Блинов не любил вопросов о машине. У него были на это личные причины. Спросить Виктор-Иваныча о его тарантасе означало нарваться на неприятности, которые Блинов причинять ближним умел. Но Вася об этом не знал.

— Доброе утро, Виктор Иванович! — крикнул он в то утро Блинову, склонившемуся над капотом развалюхи.

— Доброе, — пробурчал Иванович недовольно.

— Как ваша машина? — вежливо спросил Вася, не чуя худого.

— Как моя машина… — рассеянно повторил Блинов, оценивающе глядя на Васю. — Вот я смотрю: ты такой здоровый, качаешься. Сколько ты поднимаешь?

— Двести, Виктор Иванович. А что?

— Можешь поднять машину за бампер?

— Попробую, — ответил Вася.

— Попробуй, — сказал Блинов тем же тоном.

Молодой напрягся и поднял.

Виктор Иванович очень быстро лёг под автомобиль, и принялся что-то откручивать.

— Виктор Иванович, вы скоро? — спросил через пару минут Вася, тужась. По лбу его ползли капли пота.

Блинов молчал. Со стороны было видно, что он лежит под капотом и смотрит на часы.

— Виктор Иванович! — крикнул Вася.

Блинов молчал и не шевелился. Именно этот момент я и застал, когда подошел.