Люди августа

Песий Царь колесил по округе без малого год, раз в несколько недель совершая свои объезды. За это время никто не разу не поинтересовался, кто он такой, куда увозит людей. Если бы, может, он хоть однажды ошибся, попробовал забрать кого-то, кто мог за себя постоять или был хоть чем-то симпатичен жителям, все обернулось бы иначе; но Песий Царь выбирал только тех, от кого деревенские и поселковые и сами были рады избавиться, только не знали как. Да и ненавидели бродяг люто, пожары от них постоянно случались. Сложился молчаливый уговор, некоторые даже пытались напроситься к нему в долю, думая, что он завел в тайге выгодный бизнес, нашел золотую залежь и набирает рабов; впрочем, работники из тех, кого он увозил, были неважные, и большинство полагало, что бывший охранник тронулся умом, решил извести бродяжек; но, поскольку вся вина падала лишь на него одного, ему не перечили.

Наверное, в самом начале Песий Царь еще видел в своих пленниках людей, в нем жил устав караульной службы, оберегавший его от лишних жестокостей. Десяток человек покрепче работали в карьере и на лесной деляне, а остальные, негодные к работе, образовывали «контингент», и, может быть, Песий Царь нуждался в них еще больше, чем в работниках, – детдомовские беглецы, дурачки, умотанные жизнью бродяги без слов и сомнений приняли придуманную им форму существования. Когда вечером он пересчитывал их и счет сходился, он даже, кажется, испытывал какое-то к ним расположение: просто за то, что они есть, они в его власти и не помышляют бежать; впрочем, убежать было невозможно.

За время, пока он жил в бывшей колонии один, он скрестил овчарку с волком. Вероятно, он думал получить пса послушного, как собака, и свирепого, как волк; но вышло так, что он оказался у псов этой новой, им самим выведенной породы в заложниках.

Они плохо поддавались дрессировке, лишь немногие способны были сидеть на цепи. Да, он был Песий Царь, и псы его слушались – ровно настолько, сколько в них было собачьей крови. Но волчья кровь уже не была ему подвластна, Волчьим Царем он не был.

Однажды, как рассказывал Кирилл, новые псы даже напали на Песьего Царя; по-цыгански телесно ловкий, живучий, он отбился, раскроив одному голову лопатой. Но псов было штук двадцать, их нельзя было прогнать, они считали колонию своей территорией. А перебить их, перестрелять Песий Царь не мог, они были его неразумные дети, он сам их вывел, возился со щенками; один барак был их бараком, туда никто, кроме Песьего Царя, не заходил, не знал, что там творится. Единственное, что Песьему Царю удалось преподать им, – науку охраны; кто бы ни пытался убежать из колонии, рядом оказывался один из псов, рычанием скликал других – и они валили беглеца, кусали, рвали, пока Песий Царь не оттаскивал вожака.

Так, наверное, пришла ему в голову страшноватая идея. Псы плодились, их становилось все больше, и он чувствовал, что скоро даже его умение, власть над собаками, не поможет, – их будет слишком много, и он не удержит их волей и разумом, что-то упустит, где-то ошибется, и в косматых головах вспыхнет смутная мысль, что он не Царь, а просто человек; власть утекала от него, переходила к собакам. И он должен был придумать, как снова сделать их своей сворой, вернуть царство; и он придумал.

В первый раз все вышло случайно: двое бичей вырыли подкоп из барака, полили следы соляркой, чтобы сбить псам нюх; ночью, когда все спали, ушли к ближнему болоту, к воде; псов тогда не было в колонии, они сворой носились по окрестным лесам, загоняя животных в пропитание, а когда вернулись, прошло уже часов пять или шесть с побега.

Бичи сделали только одну ошибку – оставили свое тряпье, в котором спали, свой запах; Песий Царь выволок наружу эту одежную требуху, бросил псам и скомандовал искать. Свора обнюхала грязные, полуистлевшие телогрейки и как бы нехотя потрусила в лес; вернулась она через день, пара псов прихрамывала – бичи взяли с собой заточки из двадцатисантиметровых гвоздей. Когда псы возвратились, Песий Царь почувствовал, что они переменились: они иначе смотрели на него, иначе подходили, словно прежде жили в потемках разума, а он даровал им божественный смысл существования – охоту; свора снова была у него в кулаке.

Теперь, раз в несколько месяцев, когда Песий Царь чувствовал, что поведение своры становится неуправляемым, псы неохотно отвечают командам, в них копятся ярость и жажда охоты, он назначал им жертву. Разумеется, никто не хотел бежать по доброй воле – понимали, что псы нагонят; но выбор был прост – быть выданным псам на растерзание прямо в колонии или все-таки попробовать спастись бегством.