Люди августа

– Думайте-думайте, – разрешил человек-фотокарточка.

Или Анна, или Марс.

И еще – о ужас – если они возьмут Анну, она узнает, что отец жив. А ведь она похоронила его – с моих слов. Догадается ли она, что я смалодушничал три года назад? Убедил ее и себя в его смерти? Простит ли, если догадается? О чем я думаю, когда ей грозит опасность, о чем? О своей совести? Как же я ненавижу его, этого отца! Что ему стоило действительно умереть! Он родитель Анны, она искала его, но для меня он стал восставшим мертвецом, призраком нечистой совести, и я был готов столкнуть его обратно в могилу.

Показания мои были уже готовы, отпечатаны. Я машинально поправил несколько ошибок – человек-фотокарточка ухмыльнулся, показывая, что ему приятна моя маленькая фронда, – и подписал, стараясь отогнать мысль, что делаю это еще и для того, чтобы не быть разоблаченным перед Анной.

– Не бойтесь Фаисханова, – сказал мой визави. – Вы теперь наш человек. А его время прошло.

Я был даже благодарен ему за это поощрение.

Слава богу, Анны дома не было, она обещала вернуться поздно вечером. Рассказать ей про вербовку, не упоминая отца? Но как все это объяснить? Позвонить Марсу? От этого может пострадать Анна, если узнают про звонок.

Наверное, я должен был предупредить Анну даже ценой расставания, утраты лица. Но я так долго ходил по краю мира арестованных и допрашивавших, думая, что это ко мне не относится; а тот мир смотрел, как я самонадеянно вхожу в архивы, листаю старые дела, ищу сгнившие бараки. И вот теперь он пришел за мной, и Анна – мой якорь, моя светлая дорожка спасения; без нее я останусь в этой жиже навсегда; только она в меня верит; в лучшего меня.

Бежать – мы должны бежать; это единственный выход. Собрать деньги, купить фальшивые документы – я знал, кто ими торгует, – и бежать. Туда, где не достанет даже ФСБ, в Новую Зеландию или Аргентину, бежать, не теряя времени. Пусть ФСБ воюет с Марсом, пусть Марс воюет с ФСБ, я не скажу Анне ни о чем, не скажу о «воскрешении» ее отца, возьму еще один грех на себя – и мы уедем!

Внезапно я понял, что раньше просто позвонил бы Марсу и спросил, что происходит в стране, нет ли каких-то новых веяний; теперь Марс был для меня источником опасности. А вдруг он позвонит сам, спросит: ты что, дал на меня показания? Что я отвечу?

Я выдернул телефонный шнур из розетки; перед приходом Анны я разобью телефон, объясню, что уронил его нечаянно. А если Марс приедет? Если Джалиль и Данила по-прежнему с ним, а предал только Муса? Надо бежать сейчас! Но что сказать Анне? А мобильный? Что, выбросить его?

Машинально я включил телевизор – пусть хоть бормочет свое, рекламирует стиральные порошки и шоколадки, отвлекает. Шли новости, диктор сообщил, что глава Федеральной службы безопасности назначен секретарем Совета безопасности. Я даже улыбнулся, ко мне вернулась часть самообладания: государственная графомания, плодят дублирующие структуры…

Но потом понял, что слушал новость еще вчерашним слухом, прибавил громкость.

Еще два года назад этого главы Совбеза и директора ФСБ не существовало в политике. Человек с короткой телеграфной фамилией, похожей на оперативный псевдоним, заканчивающейся на «ин», как Ленин и Сталин, выходец из КГБ, он был всего лишь заместителем мэра Петербурга, нулевой величиной. И вдруг взлетел, словно его сочиняли, не считаясь с реальностью, с законами карьерной лестницы. Или снова заскрипели прежние жернова, запустились старые механизмы?

Сообщение это прозвучало как реквием по Марсу. И я неожиданно для себя подумал: а чем, собственно, ФСБ хуже армии, за «сборную команду» которой выступал Марс? Мне-то какая разница? Марс что, брат мне? Что я знаю обо всех его делах? Может быть, он стал помехой для больших государственных планов, заигрался в политику?

Стоп, я все это уже читал в старых делах – как люди ломались, начинали видеть врагов в товарищах, задним числом выискивать крамолу в их словах… Я вообще все это читал. Только сам себя убеждал: ничто не повторяется со стопроцентной точностью. Повторилось. Где был тот момент, после которого возвращение стало неизбежным?

Не было этого момента. Статую сняли, но Железный Феликс никуда не уходил с Лубянки, он стоял там незримо. А теперь мы все были как жители поселка, рядом с которым обосновался Песий Царь: прошлое вернулось, и в нем придется жить.

Глава XVI