Люди без прошлого

От увиденного волосы вставали дыбом. Кровь в этом доме текла рекой. В горнице — мертвая женщина — еще не старая, до пятидесяти, с распущенными волосами, в длинной ночной сорочке. В искаженном лице сохранились остатки привлекательности. Ее били холодным оружием в грудь, в живот — били яростно, с садистским упоением. Нижняя часть лица тоже под кровавой маской — изо рта текло в процессе экзекуции. Ноги жертвы были вытянуты, руки сведены по швам — и это смотрелось страшнее всего. Кровь, как и в доме Таманского, была повсюду, а под телом ее натекло целое море. Ступать приходилось на цыпочках, чтобы не испачкаться.

В спальне на полу лежал мужчина в полосатой пижаме. Он был чуть старше своей супруги, коротко стриженный. Лицо оскалилось, матово поблескивали прокуренные зубы. Похоже, сопротивлялся, но схватку проиграл. Завершающие удары преступник наносил в левый бок, кромсал почку, селезенку. Ноги покойного находились под кроватью, руки были скручены, пальцы растопырены. Промокла от крови упавшая с кровати подушка.

За стенкой находилась детская комната. Заходить в нее вообще не хотелось, уже насмотрелись. Мальчуган лет одиннадцати лежал на кровати, укрытый одеялом, словно спал. Глаза его были закрыты. Край одеяла промок от крови. Казалось, в этом положении его и умертвили. Но у окна валялась перевернутая табуретка, по настольной игре, разложенной на полу, кто-то потоптался. Шторы на окнах были частично раздвинуты.

Ком стоял у горла. Нервы у Микульчина оказались крепче, он отогнул одеяло. Мальчику нанесли всего один удар, больше и не требовалось — в горло. На шее густел кровяной наплыв — жутковатое «осиное гнездо». Выносить это было невозможно. Павел вышел из детской. Остальные потянулись за ним.

На улице жадно закурили, стали ждать криминалистов. А те не спешили. Участковый опросил очкастого Науменко, записал показания, отпустил бедолагу. Тот, озираясь, припустил к калитке.

— Пустовать будет долго… дом-то, — грустно произнес участковый. — Вся улица к вечеру будет в курсе. Кто в своем уме вселится туда, где зверски убили целую семью… Держите, — он сунул Микульчину исписанный лист, — показания Науменко и его координаты. Вызывайте, если понадобится. Я вам еще нужен?

— Иди, — отмахнулся Микульчин.

«Допивай», — мысленно добавил Павел.

Дополнительного приглашения не требовалось — участковый испарился в ту же минуту. Криминалисты задерживались.

— Мужчина, труп которого лежит в доме, в среду утром вертелся у РОВД, — сообщил Павел. — Хотел зайти, но не решался, мучился, неприкаянно болтался. Противоречия терзали человека…

— Серьезно? — насторожился Микульчин. — Почему не подошел, не затащил его в отдел? Помогли бы гражданину принять верное решение. И сам сейчас был бы жив, и баба его с пацаном.

— Откуда я знаю? — огрызнулся Болдин. — Задним умом мы все сильны. Чекалин отвлек — подкатил на своем драндулете, давай на жизнь жаловаться. Потом смотрю: мужик уже пропал, передумал, наверное.

— Я виноват? — буркнул Чекалин. — Кстати, Павел прав, когда я въезжал, какой-то тип у ворот отирался. Вроде похож, хотя я особо не всматривался. Глаза у него еще такие, с раскосинкой…

— Убийца — наш, вот увидите, — констатировал Болдин. — Продолжается банкет…

— Наш, не наш, — проворчал Микульчин. — Любишь ты, Болдин, забегать вперед. Короленко дождемся, тогда и будем делать выводы. Есть картинка в голове — что произошло?

— Дождевик искать надо, — отозвался Павел. — Тот же случай, что с Таманским и Заварзиной. Здесь окраина, соседей мало, на востоке их вообще нет. Мог оставить машину в лесу, сам пришел сюда… Где собака, кстати? — Он кивнул на пустую собачью будку посреди двора и валяющуюся там же цепь.

— Сдохла две недели назад, — заявил Чайкин, успевший перекинуться парой слов с соседкой за оградой. — Здоровый был у них волкодав — лохматый такой, черный. Не сказать, что злой, но впечатление производил. Просто помер от старости. В лес его свезли, похоронили. Павлик, их пацан, рыдал навзрыд — привязался к псине…

— Тогда понятно. Прошел беспрепятственно, дверь открыл своим ключом…

— Это как? — перебил Чайкин.