Люди государевы

— Че ты сказал, моль бумажная?! — воскликнул Патрикеев, ударил кулаком Попова по лицу и схватил его за бороду. У того из носа потекла кровь.

— Не гневите Бога! Вы не на базарной площади! — сердито прикрикнул Киприан, подходя к краю амвона с праздничной чашей вина.

— Прости, отец! Не вынесла душа неправды!

Патрикеев отпустил бороду Кирилла, брезгливо вытер окровавленные пальцы о его кафтан, взял в руки чашу, отпил глоток и передал Бунакову.

— Ты, Борис, неправду творишь! — закричал во весь голос Кирилл Попов. — Бьешь меня в великий День ангела царевны Ирины Михайловны, нос мне расшиб, руки у себя окровавил и неумытыми кровавыми руками принял праздничную чашу и пил!.. Являю на тебя, Борис, за то государево дело!

— Илья Микитович, прими явку! — обратился он к Бунакову.

— Тут не место, приходи завтра в съезжую.

Однако на следующий день Бунаков явку не принял, назвал ее бездельной, ибо всем городом, сказал, такие явки решено не принимать..

За всем этим действом со злорадной усмешкой наблюдал Осип Щербатый, уже составлял в уме донесение еще об одном изменническом деле государю.

Глава 34

На другой день в съезжую избу к Бунакову и Патрикееву пришли кузнецкий сын боярский Роман Грожевский и казак Макар Плешивый.

— Илья Микитич, — обратился Роман к Бунакову, — посланы мы кузнецким воеводой Сытиным с отписками к вам в Томский город и в Тобольск. Афанасий Филиппович те отписки велел вручить воеводе князю Осипу Ивановичу…

— По каким делам отписки?

— По денежному жалованью да по ясашному сбору за прошлый год.

— Давайте их мне.

— Наш воевода сказывал отдать сии отписки лично князю Осипу…

— Князю Осипу всем миром от места отказано, явлено на него великое государево дело…

— А есть ли государев указ по сему делу?

— Будет указ… Скоро в Москву пойдут служивые с челобитными, будет указ!..

— Коли указу нет, мы пойдем к воеводе Осипу Ивановичу!

— Ты че, глухой? — закричал дьяк Патрикеев. — Сказано тебе, Осип — не воевода, воевода ныне Илья Микитич, ему и отдавай бумаги!..

— Мне велено отдать князю Осипу, — упрямился Грожевский.

— Вам жить надоело? Только суньтесь к Осипу! Давай бумаги, не то кликну казаков, быстро бока-то намнут! — пригрозил Бунаков.

Грожевский нехотя протянул бумаги Бунакову.

— Ну, че делать будем? — спросил Макар Грожевского, когда они вышли во двор.

— Худое дело в городе творится… Надо как-то к Осипу Ивановичу попасть…

— Как попадешь? Возле дома его караул…

— Есть одна дума…

Ближе к полуночи, когда совсем стемнело, к караульным казакам, стоявшим у хоромин Щербатого, подошел Макар Плешивый.

— Кто такой? Куда прешь? — остановили его караульные.

— Из Кузнецкого я… Послан воеводой Сытиным к воеводе вашему с делом…

— Наш воевода ноне Илья Микитич Бунаков, к нему, и ступай посветлу в съезжую, — сказал пятидесятник Остафий Ляпа, освещая факелом лицо Макара.

— Поутру мне надо в Тобольск поспешать… Пропустите!

— Сказано, пошел отсюда!

— Братцы, надобно мне… Коли не передам, что наш воевода повелел, кожей своей отвечу!..

— Катись отсель, кому говорят, — начал злиться Ляпа.

— Ну, ладно, — примирительно сказал Макар, — не хотите пускать, позовите князя на крыльцо, при вас перемолвлюсь с ним…

— Ну, ты удумал! — усмехнулся казак Петров.

— Всё, хватит языком трепать, уходи! — ткнул Макара в плечо Ляпа.

— О-оси-ип Иванови-ич! Оси-ип Иванови-ич! — завопил неожиданно Макар, выхватил из рук Ляпы факел, затоптал его и сделал несколько шагов к крыльцу, продолжая кричать. Караульные набросились на Макара. Он с криком отбивался. На шум от крыльца прибежали еще караульные казаки. И в это время вдоль стены со стороны Троицкой церкви тенью взбежал на крыльцо Роман Грожевский. Дверь была приоткрыта, Осип послал холопа Вторушку Мяснихина посмотреть, что за шум во дворе.

Когда Роман вошел в горницу, хозяин встретил его со свечой в руках.

— Осип Иванович! Едва пробрался втай к тебе! Макарко помог, отвлек сторожей! Чё у вас в городе деется?

— Бунт и измена у нас великая! Все города сибирские о том надобно известить немедля! Ты куда от нас пойдешь, в Кузнецкий?

— В Тобольск велено Сытиным… Через Нарым пойдем.

— Добро! Воеводам тобольским, боярину Салтыкову Ивану Ивановичу и князю Гагарину Ивану Семеновичу письмо напишу, дабы прислал две сотни служилых для пресечения бунта, а воеводе Нарбекову в Нарыме словесно поведаешь об измене!.. Я в долгу перед тобой не останусь!..

— Письмо-то перенять могут, — с сомнением сказал Грожевский.

— Верно, потому напишу записку малую… Ее в кафтане зашьем, не ущупают…

Вторушка возжег еще две свечи. Щербатый оторвал от листа бумаги четвертушку, обмакнул гусиное перо в чернила и стал писать мелкой убористой скорописью: «В нонешнем, господа, в 157-м году апреля в 9 число учинилась в Томском от воров великая измена и меня на воевоцком дворе заперли, и я сижу в осаде. А приставлены ко мне караульщики. А многие, господа, посажены в тюрьму и за приставом, Петр Сабанский с товарищи, и теперя в Томском городе многие от изменников погибают…»