Люди государевы

— Не надо было ходить!.. Не я то решал, круг решал…

— Коли ничего не решаешь, слезай с насеста!.. Пусть истинный воевода правит! — подал голос Немир. — Мы тя избрали, мы и уберем!

— Трезвыми приходите завтра в съезжую, тогда поговорим!..

— Открывай, не то ворота сломаем, — крикнул Немир, схватил конец лежавшего у заплота бревнышка. — Помогайте, мужики!

Бревнышко подхватили Кинозеров с Кириллом и ударили, как тараном, в ворота.

— Семен, беги задами к Воскресенской церкви и бей в сполошный колокол, не то эти придурки ворота сломают! — вполголоса приказал Бунаков.

Воскресенская церковь в полверсте от двора Бунакова, и скоро над городом раздался тревожный гул набата. Со всех сторон к церкви прибежали и прискакали на конях казаки. Семен крикнул с паперти:

— Илью Микитича изменники, ходившие на винную чашу к Осипу, хотят убить, в двор его ломятся!

Толпа ринулась ко двору Бунакова.

Недолго сопротивлялись незваные гости. Всех пятерых повалили на землю и били «влежачь», пинали ногами. Пока вышедший Бунаков не приказал посадить их в съезжую и заковать.

— Завтра им будет наказание пред всем миром…

Когда скованных арестантов стали заводить в сени, где уже сидели ожидавшие наказания Лучка Пичугин и Петр Терентьев, поп Борис запротестовал:

— Тут сесть негде, я по болезни стоять не могу!..

Сени в доме хозяина, Девятки Халдея, и правда, были малые.

— Не хочешь в сенях, посидишь в погребе! Хмель от князя там скорее выйдет, — ухмыльнулся Семен Тарский. — Девятко, отведи его…

Наутро всех арестантов, кроме попа Бориса, отвели для пытки к опечатанной съезжей избе, во дворе которой стояли дыба и «козёл». Возле дыбы готовили веревки для виски холопы дьяка Патрикеева, Артамонов и Черкас, которых дьяк прислал в помощь палачу Степану Паламошному.

У «козла» стояли Немир Попов, Василий Бубенной с Кинозеровым, Кирилл Попов сидел на бревне, обхватив руками грудь. У дыбы со связанными за спиной руками — Пичугин и Терентьев.

Бунаков подошел к подьячему Кириллу Попову и с издевкой, налегая на «вич», спросил:

— О чем ты, Кирилл Якимович, с князем советовался, какие думы думал против меня и служилого мира? Князь вам советовал идти ко мне на двор и убить меня?

— К князю ходили на праздничную чашу… — Кирилл хотел добавить «по твоему дозволению», но передумал и продолжил:

— Против тебя и мира дум не думывали, а к тебе на двор пришли спросить, за что нас караульные били…

Поморщившись, взмолился:

— Илья Микитич, ради бога, избавь от пыток…. У двора твоего мне ребра переломали, вдохнуть не могу….

— Ладно, ступай домой да подумай, как против мирского приговора идти!..

По его приказанию Кинозерова и Бубенного попотчевали батогами, а Немира Попова кнутом на «козле», приговаривая: «Не ходите боле к князю!.. Не ходите!..»

Затем взялись за Пичугина и Терентьева.

Артамонов и Черкас перекинули через перекладину дыбы веревку, в хомут на одном конце веревки продели связанные за спиной руки Лучки Пичугина. Меж связанных ног Паламошный положил конец бревна. Артамонов и Черкас потянули веревку, и Пичугин повис на заломленных за спиной руках. Боль окольцевала грудь. Перехватило дыхание. А Паламошный тут же устроил первую встряску: встал на конец бревна и подпрыгнул. Встряска исторгла вопль из груди Пичугина. Паламошный убрал бревно, накинул на ноги веревочную петлю и потянул к столбу напротив дыбы. Артамонов с Черкасом приспустили конец веревки со своей стороны, и Пичугин повис, будто поплыл в воздухе. Палач отошел на несколько шагов взмахнул кнутом, и хвост кнута опустился на голую спину Пичугина.

И дано ему было, по приказу Бунакова, полтораста ударов и семь встрясок. Окровавленная спина Пичугина была похожа на хребет медведя, с которого сняли шкуру. После наказания он упал ничком на землю без движения, но был в памяти.

— Пощадите, братцы!.. — молил Терентьев на виске.

— А пошто ты, мужик, такие челобитные против мира пишешь? — щерился Артамонов.

После третьей встряски Терентьев от адской боли в суставах впал в беспамятство.

— Сырой мужик! — с презреньем сказал Степан Паламошный. — Пусть обмотается!

— Довольно с них! Держать обоих по домам за приставом! — приказал Бунаков Ергольскому.

— Илья Микитич, а что с попом Борисом делать? — спросил Семён Тарский. — Он в погребе у Халдея сидит….

— Черт с ним! Отпусти его, не то службу справлять в церкви будет некому…

Глава 3

Главной заботой Осипа Щербатого с первого дня своего сидения в доме была дума о том, как известить государя о бунте. Через Романа Грожевского весть, конечно, дойдет до Москвы, однако, скорей всего, после того как Федька Пущин с товарищи уже подаст свои воровские челобитные. Попробовал он тайно переправить отписки с сургутским казаком Федькой Голощаповым и тобольским казаком Ванькой Слободой, да не вышло. Уже их бунтовщики отпускали из города, дали подводы, но при выезде обыскали у ворот, раздев до исподнего, отписки нашли, отобрали. Казаков заковали в железа и посадили в воровскую избу.