Люди государевы

Царь Алексей Михайлович проснулся в слезах. Эти слезы пришли из сна, который накатывал уже не в первый раз. Он видел себя будто со стороны: с иконой Спаса стоит он на Красном крыльце над толпой. Лица у черни злобные, речи гневливые: смели ему говорить, что ежели не выдаст Плещеева, Траханиотова и Морозова, то будет в Кремле большая кровь… По совету с боярами пришлось выдать Плещеева и Траханиотова. Но не успокоились бунтовщики, требовали выдачи Морозова. А Бориса Ивановича выдать для него, что отца родного на смерть послать! Со слезами умолял народ сохранить жизнь своему воспитателю… Целовал икону и крест в руках патриарха, что отстранит Бориса Ивановича от всех дел навсегда… Более трех месяцев миновало, а душа болит и нет ей покоя. Новолетие наступило без радости, ужель и весь год будет таков же безрадостный?

Синие глаза Алексея Михайловича потемнели. Уставясь недвижно в небо над постелью из червчатой камки, он еще малое время полежал, затем отдернул камчатую же драпировку, и свесил ноги. С лавки у изразцовой печи, расписанной цениной — синей травяной росписью, — вскочил постельничий Федор Ртищев и подошел к кровати.

— Как попивалось, государь?

— Опять бунт снился, Федя!.. Давай помолимся…

Они подошли к поклонному кресту в переднем углу спаленки, сотворили утреннюю молитву и направились из опочивальни по переходу в мыленку. Вечером прошлого дня царь в ней мылся и парился. В чанах вода была еще теплой. Подавалась вода по свинцовым трубам водовзводной машиной, построенной иноземцем Галовеем при батюшке Михаиле Федоровиче за два бочонка золота. Пол в мыленке тоже был свинцовым, дабы вода вниз не протекала, свинцовые доски пропаяны оловом…

Когда царь умылся, Федор Ртищев подал ему кипарисовый гребень и поднес к лицу ручное зеркало. Алексей Михайлович расчесал русые волосы, пух бородки и спросил:

— Как дела, Федя, по моим тайным наказам?

— Деньги твои, государь, стрельцам раздаются, и они под челобитной к тебе руки прикладывают, дабы вернуть Бориса Ивановича из монастыря… Да Патриарх же по четыре рубля дает. Скоро челобитную, государь, тебе подадут… По второму твоему повелению, государь, пищали и мушкеты в боярские дворы розданы для обережи от грабежей… Однако, узнав про то, многие из Москвы бегут, опасаясь ареста…

— Никите Ивановичу Одоевскому я говорил, чтоб он в Уложение записал беглых возвращать бессрочно… Как в Земском соборе работают?

— Шумят!.. — усмехнулся Ртищев. — Почитай, по каждой статье спорят, прежде чем в Уложение утвердить…

— Пускай шумят! Лишь бы от того для царства была польза…

— Как дела в Устюге Великом?

— Иван Григорьевич Ромодановский там сыск завершил, главных заводчиков июльского бунта повесил!..

— Эх, Федя, о делах без Бориса Ивановича поговорить не с кем! Яков Куденетович Бориса Ивановича не любит…. За все неустройства его винит!.. Тесть Илья Данилович только о своих каменных палатах думает, кои строит заместо сломанных деревянных!.. Один ты, Федя, мне верный друг!

— Государь! До конца дней своих буду служить тебе верой и правдой и радеть о благе твоего царства!.. — растроганно воскликнул Федор.

Вернулись в опочивальню. Федор помог государю одеться.

— Государь, есть у меня думка выписать из Киева монахов для обучения богослужебным книгам наших попов да единогласию на обедне… Что посему укажешь?

— Выписывай, выписывай, дело нужное! О том же радеют Стефан Вонифатьевич и архимандрит Никон…

— Едва не забыл: Алексей Никитович Трубецкой просит принять его по челобитным из Сибири от жителей Томского города…

— Пусть приходит сегодня перед обедом.

Глава Сибирского приказа боярин князь Алексей Никитович Трубецкой стоял без шапки в приемном покое и докладывал Алексею Михайловичу:

— В двадцатый день августа поданы из сибирского Томского города челобитные от служилых людей и от посадских, и от тягловых, и от ясашных на насильства и разорение от воеводы князя Осипа Ивановича Щербатого. С челобитными подана отписка воеводы Илейки Бунакова о том, что апреля в двенадцатый день всем миром Щербатому от места отказано и он сидит в своих хоромах, здесь же расспросные речи Гришки Подреза-Плещеева, который племянник покойному Левонтию Степановичу Плещееву, объявил великое государево слово на воеводу Щербатого… А через десять дней после сих челобитных пришла отписка от князя Щербатого с его верным холопом, где князь пишет, что в городе бунт и измена, что лучшие люди посажены в тюрьму, а дома их разграблены….

— Всё, как у нас, случилось!..

— Точно так, государь! Токмо убийства и пожаров там не было…

— Что думаешь по сему делу?