Люди грозных лет

Этот-то приказ и положил начало тому потоку требований и грозных напоминаний, который захлестнул Канунникова. Те друзья, приятели, доверенные и близкие люди, с которыми он так удачно вел различные дела, вдруг один за другим принялись настойчиво напоминать ему, что пора, давно пора рассчитаться за то-то и то-то, погасить задолженность в том-то и том-то, возместить то-то и то-то. Тут были дела и по переадресовке грузов, и по обмену материалов, и по расходу продуктов и для столовой и лично для себя на частые вечера и пикники. Канунников метался в поисках выхода, звонил, просил, ездил, умолял отсрочить, помочь. Однако все было напрасно. Никто не хотел ни ждать, ни отсрочивать, ни помогать. Словно у всех одновременно кончились запасы материалов, приехали комиссии и ревизоры, возмущались и негодовали начальники, тормошили и требовали подчиненные. Опять всплыли на поверхность медь, уголь, бензин, сливочное и растительное масло, шоколад, хлеб, спирт, вино, фрукты.

В отчаянии ища выхода, Канунников во всех своих бедах обвинял только Корнеева и его злую мстительность. Корнеев же ни о чем даже и не догадывался. Первую весть о сплетнях принесла ему старшая сестра, которую он за болтливость и мещанские замашки недолюбливал, считая вздорной, несерьезной женщиной. Она несколько раз пыталась застать брата дома, звонила ему на службу и, наконец, как-то умаслив секретаршу, прорвалась в его кабинет.

— Хорош братец, нечего сказать, хорош, — не сказав даже «здравствуй», начала она решительное наступление, но, не выдержав грозного тона, всхлипнула. — Ванечка, — лепетала она, захлебываясь слезами, — разве я не предупреждала… Почему ты родных не слушаешь, а чужих почитаешь выше родной сестры?

— Подожди, подожди, что случилось-то? — опешив от неожиданности, встревоженно допытывался Иван Степанович. — Да ты присядь и расскажи все толком.

— Разве не я говорила тебе, что не пара она тебе? Разве не я упреждала, что человек ты пожилой, солидный, а она вертушка намалеванная…

— Вот что, сестрица, — поняв, что речь идет о Лоре, рассердился Иван Степанович, — сколько раз говорил тебе: не вмешивайся в мои семейные дела, не мешай жить!

— Это я — то ему жить мешаю! Нет, вы послушайте только, — всплеснув руками, обращалась она неизвестно к кому. — Нет, не я! Она, она, паскудница, она позор на твою седую голову обрушила! Послушай только, что люди говорят.

— Не желаю сплетни слушать!

— Какие сплетни! В один голос все твердят. Молодой-то Канунников с твоей женой…

— Прекрати глупости болтать! — крикнул Иван Степанович.

— Не прекращу! Ты брат мне, и я все скажу. Раскрой глаза-то! Ребенок будет скоро, а чей он — неизвестно.

Эти слова тяжелым ударом обрушились на Ивана Степановича. В разговоре с сестрой он выдержал строгий и невозмутимый тон, потребовав прекратить сплетни и не позорить его жену, а едва сестра вышла из кабинета, обессиленно опустился на стул. Сознанием он еще не оценил всего, что случилось, подсознательно же понимал, что случилось именно то, чего он, втайне от самого себя, так боялся и ожидал. Лора, эта милая, веселая Лора, которой отдал он всю свою неизрасходованную нежность, не поняла искренности и силы его чувства или поняла, но дурно воспользовалась ими. Лора, эта маленькая Лора, дочь его умершего пятнадцать лет назад друга, та самая Лора, воспитанием которой по праву дружбы и памяти о человеке, который его и на рабочий путь поставил и в дело революционное втянул, занимался он пятнадцать лет, та самая Лора, которой увлекся он со всей силой пятидесятилетнего, не знавшего семейной жизни мужчины, теперь предала и обманула его. И кто же ее сообщник! Сын его лучшего друга, сын Андрея Канунникова, с кем плечом к плечу шли больше тридцати лет, тот самый Вовочка, Володя, Владимир, которого он держал на коленях, каждому шагу которого искренне радовался. Все это не укладывалось в сознании Ивана Степановича, казалось бредом, клеветой. В первом порыве гнева Иван Степанович решил одним ударом разорвать все, что связывало его с женой, решительно и так же безжалостно, как поступили с ним, сразу рассчитаться со всем и навсегда оградить себя от новых мук и переживаний. Он взялся было за телефон, решив позвонить домой, но, вспомнив несчастное лицо Лоры, каким видел он его однажды в первой и единственной размолвке после большого вечера, где Лора так неразумно кокетничала с мужчинами, он положил трубку и обессиленно склонил голову к столу. В памяти встала и ее мать — робкая, не сумевшая оправиться после смерти мужа, подавленная, несчастная женщина. Подумав, Иван Степанович понял, что его разрыв с Лорой окончательно убьет ее и что сама Лора станет несчастным, потерянным в жизни человеком.