Люди и чудовища (СИ)

Керс устроился на земле, раскрыл дорожный мешок и аккуратно выложил накладную бороду, парик, бутыль с бесцветным клеем и тонкую кисть. Взмахом руки заставил воздух сгуститься в подобие зеркала.

Ищейки правителя хорошо умели видеть сквозь магические маски, но придет ли им в голову, что наследник древнейшей магической фамилии опустился до уловок бродячих фигляров?

Можно было бы сделать это еще дома, но Керс не решился. Говорили, ищейки умели считывать облик всех, посетивших определенное место за последние сутки. Вдруг бы увидели и его новую личину?

Земля содрогнулась. Керс пробормотал ругательство, обнаружив, что намазал клеем нос, аккуратно убрал лишнее и продолжил работу. Когда-то давно шаги Пустыни вызывали страх, теперь — лишь привычное недовольство.

Закончив, Керс в последний раз полюбовался в зеркало на получившегося бродягу и развеял магическое отражение. Потом огляделся, подошел к мало приметному серому камню, откатил его и вытащил завернутый в холщовый материал сверток. Развернул и несколько секунд смотрел на то, что непосвященный счел бы обломком железного ошейника. А вот любой тэрэ, взявший обломок в руки, ощутил бы краткий прилив боли к тому месту, где стояла Печать, а затем благословенное отсутствие в этом месте каких бы то ни было ощущений.

Обломок ошейника был амулетом, на некоторое время блокировавшим действие Печати. Владение таким амулетом означало смертный приговор без права на помилование.

Керс давно был готов к побегу, но все откладывал. Пятая Колонна была его домом. Он любил свой дом. Сейчас выбора ему не оставили.

На всех тэрэ после окончания обучения накладывалась Печать, которая, помимо всего прочего, запрещала открытие Врат при отсутствии прямого приказа от Наместника или Сияющего Ока. Не для того казна тратила немалые деньги на обучение молодых тэрэ, чтобы позволить им в любой момент сбежать Вратами.

Керс несколько раз глубоко вдохнул, решаясь, потом взял амулет в левую руку и поднял правую в хорошо знакомом жесте. Прежде он много раз открывал Врата, по которым шли другие, но ни разу — для себя, и ни разу — своевольно.

Вот возникла знакомая золотая дуга и он шагнул, готовясь увидеть вдалеке знакомые очертания дворца правителя, а внизу, перед собой, узкий каменистый склон и бьющие о него морские волны. Керс хорошо знал столицу, знал ее тайные убежища, ходы ее воров и контрабандистов. Он найдет где спрятаться и переждать первое время, а потом…

Вместо морского бриза в лицо ему ударил жар Пустыни, вместо соленых брызг ветер швырнул в него пригоршню острого песка.

Впервые на памяти Керса Врата открылись не туда, куда нужно.

*****

Вот они сошли с дороги, поднялись на первый песчаный холм. На второй. И, как-то разом, Пустыня надвинулась со всех сторон, а мир притворился, будто в нем не осталось ничего, кроме песка и ветра.

А потом Нисса заметила человека. Заметила первой. То есть, конечно, Существо увидело бы человека намного раньше, чем Его маленькая двуногая, если бы чаще смотрело по сторонам и не было столь глубоко погружено в мысли. Мыслей было много, крупных и сложных, и каждая из них тянула за собой цепь мыслей новых, тоже важных и требующих обдумывания…

— Великий Уррий, там!

Человек лежал на песке лицом вниз и выглядел мертвым. Существо такое состояние незнакомого человека вполне устроило — судя по Его опыту, мертвецы еще ни разу не пытались напасть ни на Само Существо, ни на Ниссу. Вот только Нисса отчего-то решила лично убедиться в мертвости человека — спрыгнула со спины Существа и пошла к лежащему, в одной руке держа обнаженный клинок, а в другой — флягу с водой.

Существо с молчаливым неодобрением наблюдало, как Нисса поворачивает человека лицом вверх, как пытается напоить, и как тот, оказавшийся, увы, не мертвецом, пьет, кашляет, и пьет вновь.

— Великий Уррий! — позвала Нисса, — это ведь настоящий человек? Не Пустынник?

— Настоящий, — подтвердило Существо.

— Тогда мы должны взять его с собой.

— Почему?

— Потому что иначе он умрет здесь!

— Пусть умирает, — разрешило Существо.

— Великий Уррий, пожалуйста, — Нисса прижала ладони к груди и уставилась на Существо с несчастным выражением лица. Когда у Ниссы становилось такое выражение, у нее менялся тон голоса и запах, она забывала о том, как смеяться и как рассказывать веселые истории и даже как говорить Существу, какое Оно хорошее и красивое.

Существо вздохнуло. Счастливая Нисса означала счастливое Существо, ради этого можно было потерпеть чужого человека.

Существо понаблюдало, как на его согласный кивок Нисса пытается поднять человека. Представило, как этот недоумерший двуногий будет плестись, спотыкаясь и падая, к Существу, а потом пытаться забраться в углубление на спине Существа, предназначенное, собственно говоря, только для Ниссы. Вздохнуло еще раз, вытянуло хвост, делая его в несколько раз длиннее и тоньше, обхватило чужака поперек туловища и аккуратно положило в насест. Потом сделало то же самое с удивленно ойкнувшей Ниссой.

— Я слишком доброе, — вздохнуло Существо в третий раз.

— Ты самый добрый и самый лучший, Великий Уррий! — воскликнула Нисса.