Люди и праздники. Святцы культуры

9 марта Ко дню рождения Юрия Гагарина

Сослагательное наклонение в истории увлекательно и нелепо. Если бы прошлое пошло по иному пути, то и мы бы стали другими. То, что сейчас кажется безумной альтернативой – Рим без конца, мир без Христа, Россия без революции, – считалось бы единственно возможным и естественным положением вещей. Однако представить себе будущее рано умершего человека вроде бы проще. Ну, скажем, понятно, что бы делал старый Пушкин: писал бы книги, вероятно – романы. Что бы делал Бродский? Писал бы книги, возможно – драму. Но сказать, что бы делал Гагарин, уже куда труднее.

Несмотря на то что в свое время он был чуть ли не самым знаменитым человеком на планете, мы о нем слишком мало знаем. Слава стерла его личность, оставив нам слепящий ореол вокруг звезды. Гагарин уже не человек (как и Белка со Стрелкой), а идейная абстракция.

Возможно, Гагарин смог бы найти себе место в постсоветском обществе, став мостом, соединяющим его со старым режимом. Иконоборчество перестройки обернулось дефицитом героев. Чем больше мы узнавали правды, тем меньше нам нравились те, кто ее заслужил. Но Гагарин остался, кем был, – символом, достаточно расплывчатым, чтобы вместить любовь правых и левых, и достаточно конкретным, чтобы запомниться обаятельной улыбкой. Будучи никем, он мог стать всем – депутатом, вождем, президентом. Имя, объединяющее, как корона, обеспечивало Гагарину потенцию декоративной власти с оттенком высшего – космического – значения.

Впрочем, я и сам мало верю в такой сценарий. Космос исчез из нашей души. И если сегодня на родине любят Гагарина, то, подозреваю, лишь за то, что его полет по-настоящему напугал Запад, ждавший от советской власти чего угодно, кроме этого.

12 марта Ко дню рождения Джека Керуака

На дворе стояли 1950-е. Жизнерадостная, устойчивая, даже ортодоксальная эпоха, которую теперь называют “старая добрая Америка”. Но это – только часть правды о том времени. Недавно закончившаяся война с японцами занесла в страну странный вирус дзена, который заразил нескольких молодых мечтателей. Их болезнь не имела отношения ни к религии, ни к искусству. Они делали то, что помещалось между одним и другим. Самый одаренный, Керуак, хотел жить, как писал, и писать, как жил. Его литература была неостановимым, словно дыхание, отчетом о происходящем. В ней не было вымысла, но и правдой это не назовешь.

Керуак сосредоточенно и безжалостно (в первую очередь к себе – не зря он умер в сорок семь лет) искал способ прожить обычную жизнь необычным образом. Это вовсе не значит, что он, как, скажем, Джек Лондон, искал приключений. Керуак ухватился за дзен потому, что тот настаивал на обыденном.

Истина либо везде, либо нигде. К ней нельзя прийти, потому что она – в пути. Самая знаменитая книга Керуака так и называется – “В дороге”, не куда, а где.

“В этом мире, – говорит один из его героев, – жить невозможно, но ведь больше негде”.

Помешавшийся, как все битники, на Востоке, Керуак сделал единицей своего письма японские трехстишия хайку, которые он развернул в бесконечный, будто джазовая импровизация, словесный поток. Хайку запрещает прошлое и будущее, сравнение и мудрствование, красоту и мысль. Я хочу, признавался Керуак, “заглянуть в пустоту головы и наполниться полнейшим равнодушием к каким бы то ни было идеям”.

Сделав автора героем, он перевел себя в пассивный залог. Его первичный импульс: писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Шопенгауэр называл это поэзией, Керуак – революцией.

Бодрийяр, лучше многих понявший Америку, утверждал, что гений этого народа не в произведениях искусства, а в создании образа жизни. Наследник Генри Торо, Керуак верил только в те истины, что меняют жизнь, а не вкусы.

13 марта Ко дню рождения Владимира Маканина

У него все всегда получалось. Не только литература, но и шахматы, кино, рыбалка, садоводство. И еще: Маканин был глубоко серьезен. Он не путал находчивость и остроумие с глубиной и тщательностью мысли. Спорить с ним – как играть в шахматы по переписке. Полемика продолжалась с того места, где ее оставили, сколько бы времени ни прошло между ходами-аргументами.

Политика у Маканина никогда не заглушает биологию. Взамен социальной темы у него на первый план вышла наша биологическая природа: человек как особь. Переломным произведением стала написанная еще в начале 1980-х повесть “Гражданин убегающий”. Здесь завязался клубок мучительных отношений, связывающих трех главных героев зрелого Маканина: природу, личность и общество.

“Гражданин убегающий” – трагедия рока. Ее герой – строитель, осваивающий просторы Сибири. Как Сизиф, он ненавидит свой нескончаемый труд. Как Мидас, он обладает роковым прикосновением, обращающим живое в мертвое.

Руины погубленной природы гонят строителя все дальше в нетронутую тайгу, девственностью которой одержим герой: “Он смотрел на стволы деревьев, как будто пробуждал в себе некое вожделение”.