Люди и праздники. Святцы культуры

Во времена Диккенса, когда каждый роман издавали в трех томах, чтобы увеличить оборот книг в библиотеке, читателя не утомляли подробности, потому что литература соревновалась только с театром, музыкой и сплетнями. Сегодня автору труднее.

Когда я взялся сочинять для кино, то оказались лишними все описания, к которым я привык, работая на радио и бумаге. Экран, однако, показывал все, что я мог сказать, отбирая львиную долю моего труда и ставя под сомнение мою незаменимость.

Поскольку всякое соревнование с техническим прогрессом так же безнадежно, как состязание в силе с трактором, писатель должен сократиться. Проигрывая в массе, литература может выжить, увеличивая удельный вес написанного. Этот путь ведет словесность от романа – к притче, от драмы – к анекдоту, от монолога – к реплике, от рассуждений – к метафоре, от поступка – к жесту, от прозы – к стихам (как бы они ни назывались и чем бы ни казались).

Последние становятся бесценными именно тогда, когда искусство стремится быть безразмерным и универсальным, словно фильм “Титаник”. Но если мы хотим понять другой язык, народ, его идеал и культуру, то должны прочесть чужих поэтов, ибо поэзия – от Гомера до “Битлз” – спецхран сгущенной словесной материи. Рифма, ритм и грамматика меняют онтологический статус речи: то, что в прозе – факт, в стихах – истина.

21 марта Ко Дню вежливости

Я знаю, как спасти мир. Только он вряд ли со мной согласится. Но я все равно настаиваю на своем и считаю, что секрет выживания в лицемерии. Его эскалация может служить мерой цивилизации. Чем реже мы говорим, что думаем, тем легче всем ужиться друг с другом.

Терпимость начинается с вранья и кончается вежливостью, которая становится автоматической реакцией на любой контакт с посторонним. Так англичане, не успев подумать, извиняются, когда им наступают на ногу. В Японии просто не наступают на ногу, но извиняются все равно. Оно и понятно: на островах привыкли жить в тесноте. Но даже в просторной Америке хамят лишь за рулем. Возможно, потому, что отгородившись от других стеклом и металлом, проще быть самим собой, а это – не всегда аппетитное зрелище. Вежливость как раз и мешает нам открыться, вываливая себя наружу.

Иногда на вежливость обижаются, справедливо считая ее лицемерным обманом. И это я тоже могу понять, ибо антитеза вежливости не грубость, а искренность. Откровенность делает общение осмысленным, вежливость – возможным. Ведь мы часто разговариваем с людьми, ни в чем с нами не согласными.

В экстремальных случаях – когда в общение вступают республиканцы с демократами или мясники с вегетарианцами – лучше молчать вслух, говоря о погоде.

Но самую красивую эмоциональную икебану составляет смесь правды и лжи, то есть откровенности и лицемерия. И если искренность незаменима, как водка, то вежливость необходима, как вода. Без первой жить не хочется, без второй нельзя.

22 марта К Международному Дню таксиста

В Нью-Йорке такси встречает эмигранта вместо статуи Свободы. Этот тамбур на пути в страну позволяет быстро и наверняка заработать первые живые деньги. Нигде нет столь элементарной зависимости между трудом и зарплатой. Конечно, это только арифметика бизнеса, нехитрые правила сложения, которые проходят в приготовительном классе американской мечты. Естественно, здесь мало второгодников: в Нью-Йорке водительский корпус ежегодно обновляется на четверть. Такси – состояние не постоянное, а промежуточное, это не профессия, а работа, не цель, а средство, перевозящее эмигранта от места прибытия к более соблазнительному месту назначения.

Таксист может оказаться уроженцем любой страны – от Албании до Ямайки или, переходя на английский алфавит, от Афганистана до Зимбабве. Эклектичность Нового Света утрирует вольные черты таксомоторной мифологии. Такси беспрестанно воспроизводит ситуацию непредсказуемости. Здесь все случайное: маршрут, клиенты, связи. И к грубым запахам примешивается слабый аромат чужих приключений. Как ветер или цыгане, такси таит в себе соблазн свободы. (Характерно, что нелегальные такси зовутся в Америке цыганскими, gypsy.)

Фигура самого таксиста тоже обрастает густой метафорической бахромой. Он являет образ заброшенного в жизнь и не сумевшего в ней укорениться человека. Таксист, анонимный свидетель любви и смерти, остается вечно посторонним, он – чужой что на тризне, что на празднике жизни. Мимо этого стихийного экзистенциалиста не могли пройти современные музы. И действительно, он часто попадает в герои фильмов, включая, конечно, знаменитого “Таксиста” Мартина Скорсезе.

23 марта Ко дню рождения Акиры Куросавы