Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I

Созданные по образцу шведских bövratt на самом пике судебной реформы Петра I, надворные суды далеко ушли от зарубежного прототипа в практической деятельности. Будучи хронически недоукомплектованы судейским персоналом, оказавшись буквально захлестнутыми лавиной гражданских и уголовных дел, гофгерихты стали тем не менее вполне дееспособным звеном отечественной судебной системы. Интенсивно проработав неполное десятилетие, надворные суды предвозвестили появление как специализированных судебных инстанций 1775 г., так и судебных округов 1864 г.

Дмитрий Олегович Серов (1963–2019): историки об историке

А. С. Лавров [998] «ПИРОГОВКА, АВГУСТ, ТРОЛЛЕЙБУС В СТОРОНУ ЛУЖНИКОВ»

С Дмитрием Серовым меня познакомил Юрий Георгиевич Алексеев. Мы в первый раз разговорились в Отделе рукописей Публичной библиотеки, продолжив разговор в служебном подъезде, из которого сейчас можно войти в Отдел эстампов и в библиотеку Вольтера. Я пришел в Отдел на час, который выдался у меня между какими-то двумя занятиями в университете — одно из них я вел, второе я должен был посещать, и уже начинал сетовать на своего нового знакомого, поглядывая на часы, потому что отведенное на рукописи время стремительно сокращалось. Тем временем Дмитрий рассказывал о поворотных пунктах в русской истории; к ним он относил падение Новгородской республики и дворцовый переворот 1689 г., которым я как раз тогда занимался. Было это примерно в 1989 г.

Мы сидели в одних и тех же читальных залах рукописных отделов и архивов, занимались одним и тем же временем и одними и теми же персонажами, которые были для нас столь же реальными, как наши коллеги или знакомые. Именно поэтому, вспоминая многочисленные разговоры и оживленные дискуссии, я ловлю себя на мысли, что 1690‐е годы занимали в них гораздо больше места, чем очень интересный конец 1980‐х, который нам предстояло пережить вместе. Я стал бывать у Дмитрия и его первой жены Инны в их квартире на Бассейной. Здесь, на маленькой уютной кухне, было обсуждено немало планов. Дмитрий предложил мне подготовить издание «Записок о Московии» де ла Невилля, которыми я тогда занимался, для издательства Новосибирского университета. Это издание не состоялось, но зато осталась рукопись, которая впоследствии положена была в основу двуязычного издания. Тогда же мы договорились с Дмитрием о совместной работе над переводом с французского «Мемуаров» П. В. Долгорукова.

У Дмитрия было несколько ролей, которые он как будто бы перебирал. Одной из них была роль «сибиряка», рассудочно объясняющего испуганным петербуржцам и москвичам, что все, с чем они только что столкнулись или столкнутся, уже давно широким катком прошло по его родному Новосибирску. Ни нововведенные карточки, ни «перебои» никак не впечатляли его. Это, конечно, и роль бывалого служивого, только что вернувшегося из армии, в которую Дмитрий угодил, потому что в его родном Новосибирском университете не было военной кафедры. Кроме того, ему часто хотелось выглядеть немножко посторонним — человеком, невзначай забредшим в академический мир и удивленно озирающимся вокруг себя. Конечно, это тоже была поза. Именно эта поза стороннего наблюдателя удавалась Дмитрию лучше всего. Впрочем, казаться не таким, как все, гораздо проще тогда, когда ты действительно немножко другой.

Я думаю, что за этой особостью стоял свойственный Дмитрию антиавторитаризм — черта очень «вредная» в академической среде, поскольку она решительно мешает вписываться в научные школы и получать кафедры «по наследству» (полагаю, что многие наши общие знакомые описывали эту черту как неловкость, как способность «ляпнуть» во время светской беседы что-то неподобающее). Тем, кто впервые столкнулся с Дмитрием, могло казаться, что в беседе он идет у них на поводу и что уже удалось распропагандировать или обратить в свою веру. Но, как только Дмитрий чувствовал в собеседнике стремление доминировать, он сразу становился угловатым и ершистым. Думаю, что родители Дмитрия, Ирина Александровна и Олег Леонидович Серовы, могут точнее рассказать о том, как складывалась эта черта. Окончательные контуры она, несомненно, приобрела в Новосибирском университете, отмеченном в 1980‐х удивительным свободомыслием и приютившим немало политически ненадежных преподавателей, в том числе и бывших ссыльных.