Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I

Одним из них — а вернее, самым знаменитым из них — был Николай Николаевич Покровский, ставший научным руководителем Дмитрия. Именно Н. Н. Покровский и предложил Дмитрию тему — историю текста Степенной книги. Впоследствии А. В. Сиренов рассказывал мне, что при сплошном просмотре всех списков Степенной он поражался — в каждом рукописехранилище, в каждом листе использования были записи Дмитрия. В аспирантуре Дмитрий резко сдвинул тему, сосредоточившись на редакции Степенной книги, осуществленной подьячим Иваном Юрьевым по заказу Петра Великого, а также подробно занявшись биографией Юрьева и его коллег по Посольскому приказу. В результате — как не раз бывало впоследствии в жизни Дмитрия — многие архивные наработки так и остались нереализованными, не превратились в научные статьи. Впрочем, сожаление об оставленной древнерусской литературе осталось. «Интересно, конечно, — писал он мне в ответ на мое письмо, посвященное новому изданию Степенной книги, — хотя совершенно из „Другой жизни“, как в повести Трифонова»[999].

Научному руководителю Дмитрия, Николаю Николаевичу Покровскому, удалось невозможное — Дмитрий был переведен из Новосибирска в очную аспирантуру Ленинградского отделения Института истории, где его научным руководителем стал Аркадий Георгиевич Маньков. Именно в Институте Дмитрий познакомился с Евгением Викторовичем Анисимовым и с Юрием Николаевичем Беспятых, которого, увы, больше нет с нами. Научные интересы Дмитрия в это время бесповоротно сдвинулись к XVIII в. Однажды Дмитрия пригласили прочесть спецкурс на историческом факультете Санкт-Петербургского университета — так что мы даже некоторое время были сослуживцами.

Ленинградское отделение Института истории во время перестройки кипело политическими страстями. Мне трудно одним словом охарактеризовать то, что обычно называют политическими убеждениями Дмитрия. Опыт армии, как и у многих моих сверстников, придавал ему известный скептицизм по отношению ко всей «системе» и неверие в ее прочность. Призванный на референдум о названии города, Дмитрий поразил меня своим ответом, который я с тех пор не раз цитировал, о том, что он не любит ни Петра, ни Ленина и голосовать не пойдет.

19 августа 1991 г. Дмитрий позвонил мне. Он только что прилетел из Новосибирска в Петербург. Молодым читателям нужно объяснить, что речь шла не о сегодняшнем аэропорте, а о старом Пулково-1: там еще не было огромных переливающихся экранов во всю стену, на которых в данный день должны были бы показывать «Лебединое озеро».

«Слушай, я тут хотел позвонить по междугороднему маме в Новосибирск и подтвердить, что долетел. А меня не соединяют».

«Дмитрий, в стране переворот, — сказал я. — Междугородняя связь наверняка отключена».

Дмитрий сказал, что ему надо на дачу к жене и дочерям, и продиктовал мне телеграмму, которую надо было обязательно послать в Новосибирск. Когда у меня спрашивают, что делал утром 19 августа 1991 г., я отвечаю, что ходил на почту к метро «Василеостровская» отправлять телеграмму Ирине Александровне Серовой. Почтальонша в окошечке запомнилась мне растерянной. Телеграмму тоже не приняли. Два дня спустя Дмитрий приехал с дачи, но баррикады в это время уже разобрали.

Дмитрий блестяще защитил диссертацию в 1991 г. Очная аспирантура — вопреки своему формальному статусу — не гарантировала ему места работы. В Институте за ним сохранили рабочий стол, за которым Дмитрий мог работать. Однажды Дмитрий рассказал мне, что его знакомый создает в Новосибирске институт, который будет заниматься историей окружающей среды и делать какие-то феноменальные проекты. Как всегда, отговаривать его было бесполезно. По-моему, никакого института так и не возникло, зато Дмитрию пришлось создавать тот институт, в котором он будет преподавать, своими руками.

Живущие в эпоху Zoom’a и онлайн-конференций наши современники не представляют того, какой помехой для дружеского общения мог стать переезд из Петербурга в Новосибирск. При телефонных звонках сказывалась разница часовых поясов, а компьютерная связь, которая уже существовала, была доступна на работе, но не дома. Я считал и до сих пор считаю, что отъезд из Петербурга был огромной ошибкой. Архивный человек — а Дмитрий принадлежал к тому кругу людей, который хотя бы раз в неделю должен приходить в читальный зал и проводить несколько часов за архивными фолиантами, — должен жить в шаговой доступности от архива[1000].

Поделать с этим нечего, так что Дмитрий, как только время и средства позволили ему это, возобновил свои визиты в Москву, где в РГАДА его ждали документы Сената и Кабинета Петра Великого. Эти же визиты — в конце 1990‐х и начале 2000‐х гг. — дали мне возможность не потерять контакт с Дмитрием: мы пересекались с ним в архиве и архивной гостинице.