Помню, как Саша, придя, как обычно, первым, сидел на корточках перед полками в техническом отделе, где и стояли все наши латины и греки. Он копался там уже минут пятнадцать, когда с мороза в магазин влетел Серёжа и с разбегу бросился за прилавок. Он тут же начал шарить по любимым полкам, но все-таки успел поздороваться и с нами, и с Сашей. Саша сказал ему:
– Сережа, я вот тут нашёл и оставил тебе книгу… – и он назвал какого-то автора. – Я подумал, что тебе это будет интересно.
– Спасибо, Саша, – ответил Серёжа своим высоким голосом, – Ты знаешь, мне этот автор чрезвычайно антипатичен, но я возьму её. Я тебе очень благодарен.
«Антипатичен»! Ну и выковырил словечко! К тому времени Серёжа был уже знаменит, потому что получил премию Ленинского комсомола за работу о Плутархе, и всем было ясно, что это восходящая звезда. Саша вовсе не был знаменит, но, по-моему, не завидовал другу. Он был уже семейным человеком, имел двоих детей, а вот у Серёжи тогда ещё семьи не было. И неизвестно, кто из них двоих тогда уверенней чувствовал себя в этой жизни. Об истории женитьбы Серёжи Аверинцева мне рассказал Стасик Дж-в, речь о котором ещё впереди. А Серёжа насмешил меня однажды рассказом о том, как его послали на какой-то симпозиум в Грецию. Дело в том, что жил он не в гостинице, а на квартире у какой-то хозяйки. Так вот, он пытался говорить с ней по-древнегречески, но она ровным счётом ничего не понимала. Ну, а на новогреческом Серёжа говорить не умел.
И Саша, и Серёжа допускались нами в товароведку, но я не очень любила, когда Серёжа путал наши книги да ещё норовил уронить ящик с нашими штампами. Ящик был грязный, штампы перемазаны фиолетовой тушью, на полу оставались размазанные следы. Сережа извинялся, пытался собрать эти проклятые штампы, я тихо чертыхалась про себя, а потом долго и занудно собирала и складывала эту грязь обратно в ящик. От Серёжиных больших ботинок по линолеуму расплывались грязные следы.
Ну, а Саша прибегал и деловито спрашивал безнадёжным тоном:
– Таня, ничего новенького для меня не было?
– Нет, к сожалению, – отвечала я. – Но не огорчайтесь, Саша, я постараюсь сосредоточиться, и какая-нибудь вдова или сирота принесёт вам целую кучу книг по музыке.
– Вы уж постарайтесь, пожалуйста.
– Обязательно постараюсь.
Самое забавное, что иногда действительно это получалось. Я крепко задумывалась над тем, что давненько нам не приносили немецких музыкальных книг, и старалась вызвать в своем воображении «амбарра де ришесс», кучу богатств, и смотришь – через день-другой какая-нибудь вдова или сирота действительно являлась со списком книг, которые жаждала продать, и среди них были как раз те, о которых мечтал Саша. Такая вот мистика.
Ну, а теперь самое время и место рассказать о нашем Стасике – Станиславе Беновиче Дж-ве. Стасик тоже старше нас с Верой лет на 8–10. Он – сын национального поэта Калмыкии Бена Дж-ва, бывшего по совместительству и первым секретарём ЦК Калмыкии, а мама у него русская. По внешности Стасик – чистый калмык. Но воспитан он в русской, европейской культуре. Это не человек, а ходячая энциклопедия (за исключением математических и технических наук). В те времена он был не то аспирантом, не то уже преподавателем Литературного института им. Горького. Стасик знал английский, французский, немецкий языки, немного итальянский, латинский и на наших глазах выучил древнегреческий. Он очень одарённый человек, но надо сказать, что с самого детства обстоятельства благоприятствовали тому, чтобы он мог развивать свои способности. Даже во время войны, благодаря папиному положению, у него были такие книги, которых другие дети и в глаза не видели. Ну, и потом он не вылезал из Ленинки, и что самое главное, он имел право пользоваться там читательским абонементом своего папы, и это право после смерти отца перешло к Стасику законным путём. Стасик всю жизнь неразлучен со своим огромным и всегда битком набитым книгами портфелем. То он тащит книги в Ленинку сдавать, то, наоборот, взял их оттуда. Плюс книги, которые он купил в «Лавке писателей», плюс те, которые он купил у нас, плюс… и т. д. и т. п.