Люди – книги – люди. Мемуары букиниста

Ну, вообще-то нам из товароведки книги показывать не разрешалось, однако разве перед таким красавцем устоишь? Даром, что нас с Верой всякий раз в пот бросало, когда М-с приносил сдавать свои книги: славился он своим умением почти бесследно сводить библиотечные печати с титульных листов краденых книг. Мы обычно просто носами водили по его книгам, стараясь уловить слабый запах уксуса или углядеть следы сведенных печатей, а Виктор Ефимович терпеливо ждал, когда мы бросим это бесплодное занятие, не произнося ни единого слова. Тут же он сделался прямо сахар и мёд:

– Таня, вам самой эта книга не нужна? Можно мне её купить?

– Ну, купите, – буркнула я.

Виктор Ефимович повернулся на каблуке и буквально через секунду принёс мне чек. Схватил книгу и мгновенно испарился. Через полчаса мне позвонил Петр Степанович:

– Что же это вы, Татьяна Львовна, без меня хорошие книги оцениваете и продаёте? Да ещё кому?

– Какие книги, Пётр Степанович?

– А Наталью Гончарову М-су кто продал?

– Так это Пушкин на французском языке, Пётр Степанович!

– Наплевать, что Пушкин! А художник – Наталья Гончарова, из «Мира искусства», и цена этой книги – минимум тридцать рублей.

– Пётр Степанович, так я же к Фире подходила, мы посоветовались…

– Ваша Фира – дура, и вы, Татьяна Львовна, – тоже дура. Со мной надо было советоваться. До свидания.

Вот так. А книга действительно была очень редкая и очень ценная. Во всяком случае, за семнадцать лет мне подобная ни разу больше не попалась.

Вообще хвалить кого-либо Пётр Степанович очень не любит, не то что ругать. Если Петя тебя никаким прозвищем не наградил, считай, что очень хорошо к тебе относится. Он любит давать какие-нибудь прозвища или клички и повторяет их на все лады, как только увидит предмет своего остроумия. Например, приходил к нам некий Дольберг, старый еврей, приносивший нам на продажу ворохи каталогов зарубежных аукционов произведений искусства. Доставались они ему даром, а просил он за них дорого и всегда скандалил по этому поводу. Внешне он походил на старого гнома, маленького, злого и толстого, и часто приходил с приятелем, тоже походившим на старого гнома, только худого, и тоже недоброго. Потом стал приходить один, возможно, приятель его и умер, сам Дольберг приутих, перестал скандалить и часто, придя в магазин, садился в кресло в центре зала и мирно засыпал. Спал он до тех пор, пока Фира не обращалась к нему персонально:

– Товарищ Дольберг, просьба нас не задерживать! Наш магазин закрывается.

Естественно, глазастый Петя быстро заприметил этого Дольберга и как-то спросил меня:

– Таня, а что это за старикашка спит там в кресле каждый вечер?

– Дольберг, Пётр Степанович.

– Как?

– Доль-берг.

– А-а… Кто ж он такой?

Я рассказала Пете, что знала. Дня через два Пётр Степанович снова увидел спящего Дольберга и снова спросил меня, как его фамилия. Я рассердилась.

– Пётр Степанович, ну сколько можно спрашивать! Я же вам говорила уже сто раз: Доо-о-льберг!

С тех пор Пётр Степанович всякий раз, увидев спящего гнома, с удовольствием повторял не то для меня, не то для себя:

– А вот этого старикашки фамилия Дольберг.

И это звучало, словно заклинание. Даже я, заметив знакомую фигуру в кресле, стала говорить сама себе:

– А вот этого старикашки фамилия Дольберг.

Другим нашим постоянным покупателем, приходившим к нам каждый день, а в субботу даже два раза, был Миша Тарасенков, художник с телевидения. Мишка – добрый малый и бессребреник, влюблённый во Францию XVII–XVIII веков. Денег на дорогие книги ему, конечно, не хватало, хотя мы иногда специально для него старались купить что-то подешевле. Часто, купив книгу, он приносил её нам через два дня обратно, теряя на этом немалые деньги. До сих пор не могу простить ему четырёхтомник «Метаморфоз» Овидия, изданного во Франции, в конце XVIII века, с гравюрами чуть ли не на каждой странице, в прекрасном состоянии. Достался ему этот четырёхтомник по смехотворной по нынешним понятиям цене – за 250 рублей. Сейчас он стоил бы в шесть раз дороже. Этот лопух (я имею в виду Мишку) продержался с неделю, а потом принёс четырёхтомник нам обратно: деньги ему, видите-ли понадобились на какую-то паршивую бронзу с Арбата. Уж как мы его с Верой ни уговаривали, всё равно продал, сказал, что он уже на них налюбовался. Вот Петя, тот бы никогда так не поступил.

Когда-то они довольно охотно общались друг с другом, и Пётр Степанович называл Тарасенкова просто Мишей, не прибавляя к его имени никакого обидного прозвища. Потом между ними вдруг пробежала чёрная кошка, их отношения резко изменились, и они перестали стесняться в выражениях, когда говорили друг о друге. Мишка считал Петра Степановича ловким делягой и троглодитом, а Петя Мишку – олухом и лопухом. Так они и жили, и виделись в нашем магазине почти ежедневно. Как-то раз Пётр Степанович огорошил меня неожиданным вопросом:

– Татьяна Львовна, а почему это вы замуж не выходите?

– Ну, Пётр Степанович, мне трудно мужа найти. У меня требования высокие: мне нужен сирота, непьющий, и чтобы ночью не храпел…

– Это зачем же вам сирота?