Люди легенд. Выпуск первый

К Николаевке мы подошли в темноте.

Как только меж деревьев показались тусклые огоньки, я бегом обогнал тяжело громыхающие в колеях повозки с нарезанными и наколотыми из столбов немецкой связи дровами для сигнальных костров и побежал вперед.

Посреди села я наугад остановился, оглядел ближайшие хаты, подошел к той, которая показалась мне самой подходящей, и постучал. Изнутри что‑то неразборчиво ответили. Я нажал на щеколду и открыл дверь.

За столом прямо передо мной сидели два человека в полной немецкой форме и преспокойно ужинали. Красноватое пламя самодельного светильника отражалось на вороненых боковинах немецких «козлов» —автоматов, висевших на стене. Тускло поблескивали серебром погоны, петлицы, распростертые крылья гербовых орлов на пилотках.

Сама по себе немецкая форма меня не удивила: носить форму, снятую с убитого врага, наравне с трофейными пистолетами и кортиками, считалось особым партизанским шиком и служило лишним свидетельством, что новый ее владелец бьет гитлеровцев исправно. У меня самого под полушубком был офицерский китель, добытый в бою.

Но в облике этих двух было что‑то такое — может быть, знаки различия, которые партизаны обычно спарывали, может, слишком уж «уставной», подтянутый вид, что заставило меня насторожиться.

— Не знаете, где остановилась группа Балицкого? — спросил я, на всякий случай не отпуская ручки двери.

— Ми группе Тедди–Алекс, — пррговорил один из сидящих на ломаном языке. — Ми…

Внутри у меня все оборвалось: «Настоящие!»

Я не дослушал, рванул дверь, выскочил на улицу.

И в тот же момент на мое плечо легонько опустилась чья‑то рука. Я оглянулся. Передо мной стоял невысокий человек. Лохматая шапка с красной партизанской лычкой, короткая шкиперская бородка, распахнутый армейский белой дубки полушубок, автомат за спиной дулом книзу — вот все, что я успел заметить с первого взгляда в тусклом свете, падавшем из окна хаты.

— Ну? Что собрался делать, дружок? — негромко спросил человек. — Э?..

— Там немцы!

— Ай–яй–яй! Как раз и ошибся! — все так же тихо и невозмутимо проговорил он. — Ну сам сообрази — в селе полно партизан… Да немца тут мигом бы чирик — и нету… Стал бы он тут ужинать! Так?

Глуховатый голос незнакомца звучал по–товарищески просто и дружелюбно, но я чувствовал: ему нужно повиноваться. И — как только я не увидел раньше! — из‑под левой полы полушубка поблескивали два ордена — Красного Знамени и Красной Звезды! Неслыханное по тем временам дело во вражеском тылу!..

Я смутился и пробурчал:

— Так…

— Расчирикал, значит? Кого ищешь?

— Откуда вы знаете, что ищу?

— Чудак! Я ж видел, как ты стоял да раздумывал… Да говори, не бойся. Я — Кравченко!

* * *

Группа «Феди–Алеши», состоявшая из пяти человек: двух перебежчиков — немецких солдат, которым, из конспиративных соображений дали клички «Максим» и «Тарас», радиста Гриши, командира группы Алексея Коробицина и его заместителя и друга по войне в Испании Федора Кравченко, — высадилась во вражеский тыл в начале мая сорок второго в Чечерских лесах, недалеко от Гомеля.

Во время высадки и в первые дни группу преследовали неудачи.

Парашют мешка с запасным питанием к рации не раскрылся, и батареи «БАС-80» и «БАС-60» превратились в лепешку.

А тут еще командование местного чечерского партизанского отряда, увидев двух «форменных» немцев, заподозрило неладное, обезоружило десантников и потребовало доказательств.

— Какие же вам требуются доказательства? — спросил Коробицин, когда его и Федю привели в штаб отряда.

— Передадите сводку на Большую землю: «Партизаны Гомельской области восстановили Советскую власть в 103 населенных пунктах. Разгромили карательный отряд»… А потом все это слово в слово пусть передадут открытым радио, в сводке Совинформбюро… Слово в слово. А не передадут — значит, вы немецкие шпионы…

Побежали дни сидения в баке, которая в отряде заменяла гауптвахту.

Каждый из «заключенных» по–своему переживал случившееся. Максим, ко всему равнодушный, сидел на корточках в углу, безмятежно покуривал и на все вопросы односложно отвечал:

— Я командир верить. Я знать — уладить.

Тарас — человек уже пожилой (ему было за пятьдесят) и хозяйственный, все время чем‑нибудь занимался: то подбивал к сапогам новую подметку, то мастерил тренчик-петельку к ремню, то стругал палочку перочинным ножиком.

Федя молча мерил баню из угла в угол шагами. Алексей думал…

На третий день Коробицин попросил, чтоб привели радиста (он теперь вместе с рацией располагался отдельно, под охраной и день и ночь, не жалея батарей, жадно слушал Москву).

— Ты, Гриша, передал, что нас ждет, если не будет сводки? — спросил Коробицин.

— Передал. Два раза повторил.

— Может, еще разок?

— Нет, командир, — грустно улыбнулся радист, — питание окончательно село. На прием — и то еле тянем. А о передаче — говорить нечего!..

На восьмой день Коробицин и Кравченко написали записку, в которой поведали печальную судьбу группы и передали ее одному из часовых: Феде удалось заговорить с ним и выяснить, что у них есть общий знакомый на Большой земле — полковник Середа.