Люди, Лодки, Море Александра Покровского

"Так и не дали орден! — жаловался он мне. — Разобрались. Мой номер 16 тысяч с копейками, а они пока только шеститысячные выдали. Хорошо, что ты теперь немного пьешь. Хоть поговорить можно".

Через полчаса он засобирался.

Я ему книг надарил.

***

У меня из дёсен кровь течет, и зубы шатаются. Положили меня в госпиталь, и при этом профессор, Черныш Владимир Федорович, с начальством договорился, что это будет отдельная палата, потому что я — писатель, "маринист" и вообще, в его понимании, чудо, а не человек.

Сам Владимир Фёдорович виртуоз, а кафедра челюстно-лицевой хирургии, сокращенно ЧЛХ, — это то место, где могут сделать тебе новую физиономию и глаза переставить на подбородок.

Я это видел. Глаза на подбородке. Паренька звали Славик. Ему осколок на излете все лицо развалил — глаза провалились в рот — и вот здесь ему все по кусочкам собирали.

Я должен был с утра лечь, но в поликлинике, куда я поехал за номерком на покладку, спросили: "Где ваша страховка?" — "А разве нужна страховка?" — "А как же!" — и отправили меня за ней.

Я туда-сюда ездил часа три и лег только в 16.30.

Положили меня не в отдельную палату, как обещано, а в пятнадцатую — на семь коек. Там лежат безродные пенсионеры и "вооруженные силы" — солдаты по первому году.

"Как дела?" — спросил я. "Из окна дует". — "А кормят как?" — "Чмово".

"То есть, плохо?" (Я считал, что кормят здесь неплохо — котлеты дают.) — "Чмово — каша чмовая, суп — чмовый".

"А котлеты?" — "Тоже чмовые".

Солдатикам лет по восемнадцать. У них "дух" — это совсем молодой, "слон" — полгода отслужил, "дед" — один год, "дембель" — полтора года.

"А этого завтра бить будут" — показывают на высокого парня. Он — "слон", а бить его будут "деды".

"За что?" — "Завтра в часть. Командир говорит: хватит прохлаждаться". Он прикомандирован к госпиталю. Месяц убирает койки, кровати, таскает больных, помогает при операциях, что-то вносит-выносит. Здесь для него рай. Вот за это и будут бить. "Мы тут на службе гнили, а ты там прохлаждался". Изобьют, а потом попросят: "Расскажи, как там".

"Там" — это в госпитале. Он будет им рассказывать о том, как он здесь месяц жил. Привирая, конечно, в пользу рая.

Пенсионер у стены возмущается дедовщиной в армии: "В наши времена так не было. Командиры воруют. Командиры продают солдат в заложники. Когда это было?"

Вечером по "скорой" начали привозить искалеченный народ.

Утром меня, как писателя и чудо-человека, переселяли в отдельную палату.

Я попросил солдатика помочь мне койки перенести, потому что там было голое помещение и надо было поставить три койки, а ждать, пока это сестра сделает — полдня пройдет.

Потом я спросил его: "Тебя как зовут?" — "Гена". — "Вот что, Гена, вот тебе сто рублей, сходи в магазин (это на территории), купи колбасы и чего-нибудь вкусненького для парней из палаты".

Он ушёл. Через десять минут стук в дверь, вваливается с колбасой: "А это вам" — "Да не надо мне колбасу, ребят угости". — "Ну, хоть мороженое возьмите, вкусное".

Ели поладили. Никак не мог поверить, что я не ем мороженое.

Действительно, вкусное же.

***

Дети наши — это не то, что нам хочется, а то, как получится. Настало тринадцатилетие, и тут открывается дверь, и он вползает. Совершенно пьяный. Это наша первая бутылка пива. Конечно, по морде, конечно. Ты же не готов, что оно начнет передвигаться на четвереньках.

Но после третьего раза ты уже готов и смотришь на это совсем по-иному: намазываешь ему хлеб с маслом и колбасой, говоришь: "Поешь, бедняга!"

До этого в пять лет был палец, сунутый в розетку, а теперь что-то новое, но в обоих случаях он не может объяснить, почему же такое случилось. И ты усаживаешь его за стол, накрываешь его всякими яствами, ставишь бутылку хорошего вина, говоришь ему: "Садись, будем учиться пить спиртное!" — и учишь, как наливать, когда наливать, с кем выпивать, и что не надо выпивать у ларька, где потом же падать, протягивая всем свои часы. Провел. Думаешь, что дошло. Ан нет! Опять открывается дверь, и в нее вваливаются все твои надежды. Они снова пьяны. Терпение. А хочется по морде, потому что ты на него свое время тратил. Но лучше все с самого начала. Это пройдет. У особо талантливых, с хорошей, цепкой памятью, как у того осьминога из аквариума, которому вместо рыбы протянули оголенный электрический провод, получается с первого раза, у иных — с пятого, у гениев — с двадцатого.

И школа. Ты думаешь, он там учится? Ошибаешься. Он там сидит. Учиться он начинает тогда, когда надо заканчивать — в последнем классе, а пока это все ерунда, хотя и приходится ею заниматься с неослабевающим интересом.

А еще будут друзья, каких лучше не пускать на порог, девочки, уходы из дома, воровство денежных средств, разоблачение и слезы, и беседы, беседы, беседы, из которых почти все впустую.

Это раньше я думал, что до него доходит все, а теперь я полагаю, что я, как коралл, могу тоннами выбрасывать в воду молоки, и только маленькая незначительная капелька может быть где-то когда-то и зацепится.