Люди, лодки, море Александра Покровского

А можно каким-то образом научиться ставить точки? Вот я за точки, я против запятых, однородных членов предложения. Я вообще против однородности, я за яркость, за индивидуальность, я за метафору.

Мне говорят: но вы же сами 20 лет отдали флоту, неужели вы не понимаете, что теперь должны защитить вас. А кто это будет делать?

Действительно, я отдал.

20 лет.

Да, я ветеран холодной войны, которую, кстати, считаю самой лучшей из войн, потому что в ней соревнование было, а крови великой попусту никто не лил.

Были аварии, были жертвы, но не было такого, что прилетело и покрошило всех подряд кого ни попадя, и кони-люди – в одной каше. И если скажут: выбирай, я скажу: лучше холодная, чем вот эта с «долгом».

Мне говорят: к профессиональной армии вот так сразу перейти нельзя.

А мне кажется, у вас вообще ничего нет.

Это не армия.

Это что-то другое.

Может, машина мукомольная. Муку же не очень жаль. Подумаешь, просыпалось чуть-чуть. А на мельницах все в муке. Так, может, у вас мельница? У вас все в муке. Вы где-то, а оно – вон! Вы что-то выстраиваете, а оно развивается само. Оно отпущено на свободу. Существует само по себе. По своим законам, вам не очень ведомым. Вы в различных трубах. Оно – в своей, вы – в своей.

И ваши трубы могли бы прожить сами. Они самодостаточны.

Но иногда они соприкасаются, и вдруг становится ясно, что в соседней трубе обитают драконы. Они там давно живут.

У них есть даже всякие обряды. Обряды посвящения в драконы. Не просто же так все там водку пьют. Ее пьют по обряду.

А вы знаете, что «дедовщина» в армии и «годковщина» на флоте – это тоже обряд?

Это очень древний обряд.

Посвящения в «своего».

Это необходимый обряд. Он есть во всех армиях мира. Нужно взять нежное, трепетное существо, прямо от маминой титьки, и превратить его в сурового воина.

На войне это получается сразу, в мирные дни – нет.

Отсюда существует целая система различных унижений – побои, глумление и т. д.

Надо сделать своего. Никто этому не учил. Это в подкорке.

У диких племен есть обряд посвящения в мужчину. И чем кровожаднее надо получить воина, тем этот обряд начинают раньше, и тем он унизительней.

У самых диких папуасов мальчика отнимают от матери в семь лет. Его ведут в лес и там всячески унижают. Ребенок должен испытать шок. И он его испытывает.

Те, кто выживают, – стоят двоих. Это безжалостные убийцы. У них теперь одна мать – мужская стая. У них есть вожаки – самые беспощадные. Для них все есть объект охоты – женщина, ребенок, другая стая.

Вам это ничего не напоминает?

Правильно, все уже было – гунны, даки, ирокезы, монголы, викинги.

И спартанцы. Самые воинственные из греков. Мальчики в шесть лет отнимались от родителей. Их учили терпению. А в совершеннолетие секли. Некоторые умирали без стона. Тогда им ставили памятники.

Памятники за стойкость.

И они все полегли.

Эти древние спартанцы без стона.

Сколько у нас памятников за стойкость? А сколько костей еще лежит?

Не правда ли, похоже?

***

Относительно деторождаемости.

Ее надо повышать.

Конечно, надо.

Обязательно.

Иначе страдает налогооблагаемая база.

Отсюда и желание обложить все. А куда деваться?

Смертность, правда, тоже велика, из-за чего пенсионный фонд не самый обнищавший в этом мире, но деторождаемость – она необычайно мала.

Это не может не заботить.

И заботит.

Очень.

Тут я видел некоторых министров, и им явно было все равно.

Но лицо премьера – а он наша лучшая топ-модель, там есть на что посмотреть, особенно после всех этих неудач с попыткой не отдать долги, – говорило о том, что очередное понижение рождаемости всякий раз приводит его в страшное волнение.

Плохо, что от этого волнения не родятся дети.

Дети вообще не поймешь от чего родятся. Может быть, от какой-нибудь нехватки. Или еще от чего. Одним словом, они рождаются вопреки, а если стараешься, то – ни в какую.

Вот я знаю некоторые деревни, и в них дети появляются после выдачи заработной платы. Даже какая-то устойчивая связь образуется – сначала зарплата, а потом – дети и налогооблагаемая база.

Хотя тут волноваться премьеру нет причины – нам деревня не указ.

***

К нам приходила девочка. Они разговаривали. На кухне. Все больше школьные интриги. А потом они готовили. Спагетти. А ты при этом вроде комода, который приходится огибать. И все эти твои жалкие попытки обратить разговор в общее русло, все эти: «Как вас зовут?» – «Катя», – они, в сущности, ни к чему.