Люди на болоте. Дыхание грозы

Горюя, грозясь, что так не оставит, что тоже знает законы, Василь

метался в мыслях: что делать, куда податься, чтоб заступились, помогли.

Хорошо знал, что в сельсовет нечего и соваться: там Гайлис да Миканор -

вся власть. Мысли, рассудительно и обнадеживающе, вели в район, к самому

Апейке, который, чем больше размышлял Василь, представлялся ему

единственной, желанной надеждой.

Когда хмурым, дождливым утром, в свитке, в лаптях, осунувшийся, ничего

не видя вокруг, стремительно шагал скользкою греблей, безлюдным ветреным

шляхом, Василь, перебирая в мыслях обиды, которые прибивала к его берегу

нескладная жизнь и которые причинял ему Миканор, не чувствовал отчаяния.

Мысли эти мучили меньше, чем в последние ночи и дни; он думал про обиды с

ощущением силы, с настроением действовать, с готовностью преодолеть,

превозмочь все. Ему представлялось, что обиды эти не так уж неодолимы, не

вечны. Он шел смело, уверенно. Уверенной была не только походка его,

уверенными были его мысли; он еще дорогой резал правду, возмущенно

спрашивал Апейку:

"Так ето быть должно? По советскому ето закону?!" Воодушевленный

убедительностью своих слов, он заранее, с нетерпеливой радостью, видел,

как Апейка тихо, согласно отвечал: "Не по закону. Не должно так быть!"

Изредка, правда, и в этой дороге брало Василя сомнение, он опасался, что

Апейка может стать на сторону Миканора и Гайлиса, но Василь отгонял эти

малодушные мысли. Не хотелось, чтоб они омрачали его.

Быстро, уверенно шагал он шляхом. Но когда дошел до облезлой церковки,

когда стал спускаться с горы, когда приблизился к прежней волости -

исполкому, где вот-вот уже ожидала его встреча с Апейкой, от которой

зависела теперь жизнь, Василем овладела неприятная слабость. В груди

почувствовал противный, тревожный холодок, сама собой, хотя и шел с горы,

начала тяжелеть, замедляться поступь. Перед волостным зданием и совсем

захотелось остановиться, сесть.

Не было уже ни бодрости недавней, ни ясных и таких убедительных

доводов. Голова как бы отказывалась думать. Он со всегдашним упрямством

пересилил свою робость, неповинующимися ногами вошел в помещение, начал

подыматься по гулкой лестнице на второй этаж, где, знал, был Апейкин

кабинет. Чтобы попасть в кабинет Апейки, надо было войти в маленькую

комнатку; двери в комнатку были открыты, и Василь, стремясь казаться

смелым, сразу вошел в нее. Вошел так, будто делал самый ответственный шаг.

В комнатке за столиком в углу сидела немолодая женщина, рассматривала

какие-то бумаги. Она подняла глаза на Василя, как бы спрашивая; Василь

поздоровался, сразу смело сказал, что ему надо поговорить с Апейкой.

- Ивана Анисимовича нет, - приветливо сообщила она.

Потом добавила: - Он в Минске, на сессии. Будет дней через шесть.

Для Василя это было такою неожиданностью, что он растерялся. Женщина

будто пожалела его, спросила:

- А что у вас? Может, другие могут решить, без Ивана Анисимовича?..

Василь, не глядя на нее, заявил:

- Мне надо было бы с ним.

Женщина еще раз приветливо и сочувственно повторила, что Апейка будет

через шесть дней. Василь сразу вышел из комнатки, но на площадке перед

лестницей остановился; не мог, просто не мог возвращаться назад, ничего не

выяснив. Жалея, что Апейка так не вовремя уехал, думал, гадал: что ж

делать? Может, напрасно так ответил женщине, может, правда, и без Апейки

смог бы кто-нибудь помочь? Может, надо было самой рассказать, чтоб

посоветовала хоть, куда обратиться...

Когда он стоял в раздумье, на него, выскочив из соседней комнаты, почти

наткнулся живой, деятельный человек с папкой. Он хотел обойти Василя, но

вдруг остановился, внимательно взглянул, спросил, кого он ждет. Узнав, что

Апейку, весело, доброжелательно сказал: "А может, я помогу?" Он открыл

двери и кивнул Василю, чтоб заходил.

Только здесь, в светлой комнате, Василь узнал: человек с папкой

когда-то проводил передел в Куренях, разнимал его с Евхимом. Василь тут же

вспомнил, как человек разговаривал с ним, как угрожал тюрьмой и еще

неизвестно чем. Василь, насторожившись, хотел сразу повернуть к дверям, но

человек опередил его, ласково пригласил сесть.

Василь остановился, недоверчиво посмотрел на него, неуверенно сел. "Что

же вас привело?" - весело, будто и не помнил прежних угроз, сказал

человек, садясь за столик напротив. Светлые внимательные глаза впились в

Василя.

Ласково, обнадеживающе ждал человек, пока Василь, уставив взгляд

куда-то в пол, отчужденно молчал. Долго не мог заговорить Василь и

заговорил с усилием, неохотно, будто по принуждению, на допросе. Не верил

его сочувствию:

"Ага, так, так... Понимаю... Натурально..."

- Все это по-человечески понятно, - удивительно мягка, будто

доброжелательно, заговорил человек после допроса. - Понятно и, можно

сказать, совсем натурально...

Земля - самое дорогое существо для крестьянина. Самое живое существо,

душа его... Она - основа, первейшая основа крестьянской жизни... И

крестьянин имеет право, конечно, считать ее законно своей... Своей,

натурально... - Василь смотрел исподлобья: ни доброжелательный тон, ни

сами рассуждения не успокаивали, он ждал худшего. Слушал так, будто это