Люди на болоте. Дыхание грозы

металась, искала в отчаянии: что делать? Металась, искала - и не находила

выхода, избавления не было.

Ее ждал позор. Людское презрение и позор. Когда она мысленно видела это

время, у нее так болела душа, что смерть казалась ей радостью Сбросить

сразу это страдание, эту безнадежность! Все сразу исчезнет, будто и не

было. Не будет беды, сраму, легко, хорошо будет!..

Она охотно, нетерпеливо обдумывала, где и как сделать это. Утонет в

речке за Михалевом. Нет, в озере возле Глинищ... В речке вода быстрая, в

омут сразу затянет... Берег высокий. Можно прыгнуть... Прыгнешь - и вмиг

закрутит, затянет... Вмиг... Подумать не успеешь... Сразу...

Но горячечный, болезненный бред сменялся трезвым раздумьем: губить себя

- божий грех, нельзя этого! А больше всего волновала мысль: таточко, мамо

- каково им будет, когда узнают, что дочь руки на себя наложила! Как она

сама принесет им такое горе!

Только ведь и так, если жить останется, добра им от нее все равно не

видеть! Стыд, позор на всю деревню, на веки вечные!..

А может, еще что-нибудь можно придумать? Придумать!

Что придумаешь?! Одна надежда разве на Захариху, глинищанскую

знахарку... "Она в момент сделает", - сказал Евхим. Слышала, бывало, и от

других, что Захариха тайком делала женщинам такое. Видно, делала, недаром

же люди говорят, конечно, делала, - Захариха всякое умеет! Только - как

пойти к ней, как сказать, открыться совсем чужой, колдуНье! Разрешить ей

сделать над собой такое, принять на себя еще грех, такой грех!..

Что же делать? Что делать?

У нее еще не было ясности, она еще не знала, что сделает, когда стала

собираться в дорогу. Был только страх перед тем, что, чувствовала она,

скоро непременно совершит над собой: конец ее беде, ее страданиям близок!

Сегодня она все сделает, во что бы то ни стало Страшась того, к чему

готовилась, таясь, она намеренно спокойно сказала матери:

- Мамочко, мне хочется тетку навестить...

Мать даже обрадовалась:

- Иди, иди! Погуляй! Развейся!..

Хадоська заметила, как она глянула - с нежностью, с жалостью, -

пожалела! Ей, видно, захотелось утешить дочь.

- Может, коня запрячь?

- Не-ет Дойду... Недалеко...

- Ну, иди!

"Ой, мамочко, если б ты знала, куда ты меня, дочку свою неудачницу, так

охотно отправляешь!" Едва озабоченная мать вышла, Хадоська накинула лучший

свой платок, забрала из сундука припрятанные деньги - все, что сберегла,

собирала не один месяц С братьями, с сестрами простилась, - целовала будто

бы спокойно, а сама думала: может, уже и не увидимся никогда! Огляделась

вокруг - низкие темные лавки, прогнивший пол в углу, откуда лазили мыши,

стекла в черных рамах - запотевшие, словно заплаканные, - все показалось

таким милым, таким дорогим!

Мать внесла связку сушеных грибов, завернула в тряпку.

- На вот, тетке отнеси... Нехорошо без гостинца...

Хадоська взяла. Когда собралась уходить, мать перекрестила ее. Хадоське

показалось, будто она чувствует, что дочь затаила что-то недоброе, - так

взглянула, отпуская от себя.

Но это, может, только показалось, - мать ни единым словом не остерегла

ее.

Все же глаза ее - жалость, тревога и любовь - запали в сердце. И пока

шла улицей и дорогою к гребле, материнский взгляд палил душу. А идти

старалась спокойно, чтобы и подумать никто не мог ничего... Знала,

смотреть будут на нее, следить...

День был холодный, хмурый, грязная, смерзшаяся трава на обочинах дорог

была как бы посыпана солью. "Зима скоро, - подумала она Подумала почему-то

печально, будто с завистью: - Вечерки скоро начнутся..." Больше уже не

замечала ничего: ни дороги, ни гребли, ни чахлого ольшаника и лозняка, что

подступил вплотную к дороге, глядела тупо, страдальчески, невидящими

глазами, а в голове было такое же тусклое: что делать?

Перебравшись через подмерзшую греблю, за которой уже невдалеке чернели

олешницкие хаты, пошла не деревней, а по приболотью, тропкой. Никого не

хотелось видеть, хотелось быть одной со своей заботой, со своей тайной. В

голове так и не прояснялось, так и не знала точно, что сделать. Знала

только одно: надо зайти к тетке, мама просила...

Вот уже глинищанское кладбище, глинищанские хаты.

Огороды с одной стороны наползают на болото. Взгляд невольно поискал

лесок за другим концом деревни, почувствовала, как тоскливо стало в груди:

там Захариха. Хата на отшибе, в лозняках. Одна, как ведьма... А чуть

поодаль - озеро, страшное "око"...

Хадоська пошла к тетке, беспокоясь только об одном - чтобы не заметили

ничего, не подумали плохого.

Тетки дома не было, уехала с дядькой на луг. В хате только играли дети.

Хадоська вынула из платка гостинец, дала каждому по сушеной груше,

исполнила волю матери - положила на стол связку грибов. Поговорив сама не

помня о чем, погладила по головке младшего и стала снова собираться в

дорогу.

Сначала она пошла не в ту сторону, где было озеро и где жила знахарка,

а будто в Курени. За глинищанским выгоном сворачивала в болотный лозняк

тропка, по которой пробирались в Курени, когда подсыхало болото, - по ней

до Куреней было намного ближе. Хадоська и пошла по этой тропке. Но версты

через полторы она с этой тропки перебралась на другую, которая вела к