Люди на болоте. Дыхание грозы

незавидная, молотить ее - одно горе, и Василь был доволен разве только

тем, что отработал, что сегодня больше трудиться не надо, - можно вот так

тихо стоять, не сгибаясь, не махая цепом, выпрямив спину. Стоять и ощущать

на лице прохладу предвечернего осеннего ветра, от которого начинает

прохватывать дрожь под лопатками, слушать мирные звуки вечерней деревни.

Цепы на гумнах уже не стучали, тарахтели где-то в поле подводы,

поблизости, видно на соседнем дворе, блеяли овцы...

Василь прислушался, стараясь узнать, что делается на Ганнином дворе, не

услышит ли ее голос, но на Чернушковом дворе было тихо. Как будто

промычала их корова, и Василь подумал, что Ганна, видно, доит. На сердце,

как всегда, когда он думал теперь о Ганне, потеплело, стало хорошо; и

вместе с тем охватило нетерпенье - скорее бы снова встретиться.

Он замкнул гумно и собрался уже пойти в хату, как его окликнули. Василь

остановился: к нему приближался маленький хромой Грибок Ахрем.

- Жито молотил? - спросил он.

- Жито...

- Хорошее? До рождества на хлеб и оладьи хватит?

- Ат... - поморщился Василь. - Нет ничего...

- Земля, туды ее мать! - выругался Грибок.

- Земля... Песок один...

- У Корча, братко, уродило...

- Возле цагельни?

- Ага. Зерно, братко, как боб. Что ни сноп, то мешок.

Диво...

Василь знал,хчто весь этот разговор и любопытство Грибка только так,

для вида, и ждал дальнейшего, гадал, что же привело к нему Ахрема. И не

друзья - Грибок чуть ли не в три раза старше его, и не соседи - живет он в

отдалении и не мог завернуть сюда просто так. С каким-то делом пришел...

Грибок не спешил.

- Как дед, Денис как, здоров?

- Здоров.

- Взял что с ульев?

- Ат, пустяк...

- Не говори, братко. Меду возьмешь в рот ложку, а...

чуешь!

- Толку с него - без хлеба.

- Мудрый старик, - с уважением проговорил Грибок, покачивая головой. -

Пчелу лучше, чем человека иной, понимает! И рыбу!.. Мудрый!

"Меду, видно, хочет попросить! Чай подсластить, скажет, или еще что

придумает", - насторожился, неприветливо следил за Ахремом Василь. Но тот

свернул на другое, главное, судя по тому, как он серьезно заговорил:

- Землю переделять хотим... Может, слышал?

- Слышал...

- Чтоб по-людски было. А не так, как досель...

- Давно бы пора!

- А когда было собраться? Так на воскресенье и надумали... Я вот думаю,

что тебе надо прийти. Матка все же, что ни говори, женщина. Или, может,

Денис пускай придет?..

- Я приду, - твердо сказал Василь.

- Ну вот и хорошо. - Грибок уже собрался идти, но остановился. - Я об

этом начал оповещать еще позавчера.

А тебя что-то не видел. Так ты не обижайся, я это без хитрости... Так,

говоришь, нет меду?

- Нет. Дед недавно смотрел.

- А может, есть немного? Хворает мальчонка у меня.

Полакомиться бы ему. Может, поправился бы скорее...

- Нету...

- Ну коли нет, так нет... - виновато произнес Грибок и подался на

дорогу за гумнами.

"Берут завидки на чужие пожитки! Меду захотел! - подумал неприязненно

Василь. - Ага, жди!.. Издаешься вам всем!.." Василь тут же рассудил, что,

может, немного и надо было бы дать меду, а то вдруг Грибок обидится за

отказ и, лихо его возьми, обделит, нарезая землю. Как-никак в комитете

этом...

- С кем ты там говорил? - встретил его дед Денис, когда Василь вошел во

двор.

- Да Грибок...

- Чего он?

- Собрание, говорит, будет про землю... И меду просил.

Для дитя, - мол, хворый...

- Хворый? Надо бы дать ложку.

- Дать! Издаешься каждому! А что на базар повезем, за что хлеб купим?

Дед не стал возражать: Василь в доме становился как бы старшим по чину,

хозяином, забирал власть.

Когда Василь, поужинав, встал из-за стола, мать заботливо посоветовала:

- Свитку возьми. Дождь собирается.

- На холод повернуло, - отозвался Денис. - Дождя не должно быть... А

свитку надень...

Василь набросил свитку на плечи и вышел из хаты. На дворе было темно,

пасмурно и холодно, с ближнего болота несло гнилой сыростью.

Ганна пришла на заветное местечко у изгороди в аккуратной домашнего

сукна жакетке. Василь уже не раз про себя отмечал, что она

прихорашивается, идя на свидание, и это его наполняло гордостью. Старается

понравиться ему, старается, как перед настоящим кавалером...

Василь хотел обнять ее, прикрыть свиткой, но она уперлась руками,

отстранилась и долго стояла одна. Влажный ветер с болота трепал ее волосы,

она время от времени поправляла их рукой. Жакетка, видно, грела плохо,

Ганна мерзла, но не признавалась в этом. Она сильно озябла и, когда Василь

снова привлек ее к себе, не сразу перестала дрожать.

Вместе было тепло и хорошо. Василь слышал, как трепещет, бьется возле

его руки Ганнино сердце...

Обнимая ее, Василь мечтал:

- Чтоб с того куска, что возле цагельни, досталось. Вот бы надел был!..

Меду продал бы, семян купил бы отборных...

Поглядели бы!

- Любишь ты хвалиться!

- А чего ж! Может, не веришь?

- Да нет, может, и верю! Если не врешь, то, видно, правда.

- Правда. - Он добавил убежденно: - Со мной не пропадешь!

- Уга. Ты ж еще и не говорил, что хочешь взять меня!

- А чего говорить? И так видно.

- А я думала, не на Просю ли горбатую поменять собрался! Молчит и

молчит!

Василь озабоченно, по-хозяйски, степенно признается, делится с Ганной: