Люди на болоте. Дыхание грозы

а чаще длинные и хлопотливые будни, что надо терпеть. Из вгех мудростей

жизни он постиг как одну из самых важных - надо держаться, терпеть. Всем

трудно бывает, все терпят, терпи и ты!

Этому его учила мать, учил небогатый и немалый горький опыт. И он

терпел. Облизывал соленый пот с губ, вытирал волосы, вытянул рубашку из

штанов, чтобы ветерок охлаждал тело. И все же какой тяжелой была теперь

коса, как трудно было бороться с усталостью, со слабостью в руках и ногах!

И как хотелось сесть! Просто удивительно!

Уже ни о чем не думалось - ни о том, перегнал ли его дядька Тимох или

нет, ни о том, что вот он, Василь, не безусый парень, а самостоятельный

мужчина, хозяин...

Только когда обессилел совсем, когда дрожащие, ослабевшие руки опустили

непомерно тяжелую косу и не могли уже сдвинуть ее, он воткнул косовище в

кочку и направился к телеге. Шел медленно, волоча ноги, хлюпавшие в теплой

воде. С виду это был подросток, худой, длиннорукий, с тонкой шеей, а по

походке, по согбенной фигуре - мужчина.

Василь шел, будто хотел выпить воды. Мать, повязав платок по-девичьи,

словно косынку, - комары уже не надоедали, стало жарко, - сгребала траву,

охапками на граблях переносила на сухое место. С травы текла вода, и мать

старалась держать сено и грабли перед собой. На сухой части луга уже было

разостлано немного травы.

Кинув траву, она взглянула на него, и Василь заметил, что на лице ее

появилась жалость. Хмурая, отряхнула мокрый подол.

- Передохни!.. Полежи вон там, в теньку... Управимся, никуда не

денется... трава эта.

Когда он упал в траву возле телеги, наклонилась, нежно погладила по

голове.

3

Под вечер старый Чернушка и Василева мать собрались в деревню. Матери

нужно было ехать, чтобы накормить Володьку, подоить корову, посмотреть

хозяйство. У Чернушки же дома была больная жена.

Хведька и Ганна оставались ночевать на лугу. Оставались тут и бочоночек

с водой, и коса, и латаная свитка - зачем возить все это туда-сюда без

нужды!

- Держись возле Василя, - приказал Чернушка дочери, усевшись на телегу.

- И ты, Василь, присматривай за ними... Девка, она - девка. И малый...

Мать, довольная тем, что Чернушка взялся подвезти ее, охотно поддержала:

- Живите дружненько!

Василь промолчал. Но когда телега скрылась в лесу, он почувствовал, что

ничего худшего, чем остаться тут наедине с Ганной, нельзя было и

придумать. Лучше бы и он уехал домой, чем валандаться тут с ней!

Василь намеренно делал вид, что быть с ней - одно наказание. Ганна

скромно молчала, но он видел, что девушка тоже не рада такому

товариществу. Стоять молчать с нею было как ни с кем другим неловко. Василь

не выдержал: стараясь показать, что у него полно забот, он вдруг направился

к Гузу, стоявшему возле орешника.

Парень сводил коня к озерцу, почти сплошь заросшему осокой, напоил. До

озерца было с версту, и, пока он возвратится, на болото легли первые

сумерки. Повеяло сыростью, стало холодновато. Неподалеку, в лозняках,

начал собираться туман.

"Живите дружненько!" - вспомнил Василь слова матери, увидев Ганну,

которая что-то говорила брату. - "Дружненько"! И скажет же, ей-богу!.." Он

подумал, что останется возле своей подводы и туда, к Чернушкам, больше не

пойдет.

Но прибежал Хведька:

- Дядечко, идем к нам!

- Чего это? - Василь неприветливо отвернулся.

- Огонек разведем!

Василь постоял, делая вид, что занят, - развязал торбочку, стал

возиться в ней, будто что-то искал. Надеялся, что малыш не станет ждать,

но тот не отходил, следил за каждым его движением.

Что с ним сделаешь! Василь сердито пожевал корку, завязал торбочку.

Набросил на плечи свитку.

- У нас есть спичка, - радостно сообщил Хведька, забегая вперед Василя.

Ганна уже разводила костер сама. Слабый огонек, перед которым она

присела на корточки, еле-еле теплился. Он был такой немощный, что не мог

зажечь даже горсть сухого сена, которую держала над ним девушка. Почти

припав лицом к огоньку - будто в поклоне, Ганна старалась вдохнуть в него

жизнь, дула, поддерживала, а он не разгорался. Девушка была в отчаянии.

- Дай я!

Василь встал на коленки рядом с ней. Она только слегка отодвинулась.

Так они несколько минут и были рядом, плечом к плечу, стараясь оживить

огонек, который почти угас. Щеку Василя щекотала прядь ее волос,

необычайно близкая, но он не отклонялся. У него была одна забота, одно

беспокойство.

Огонек потух. Ганна вздохнула, поднялась. Стало слышно, как гудят

комары.

- Ничего. Я пойду одолжу уголек... - утешая их, сказал Василь.

Вокруг в разных местах в темноте светились огоньки. Он выбрал самый

близкий и скорым шагом прямиком направился к нему. Возле огня полукругом

сидели старый Глушак Халимон, прозванный по-уличному Корчом, сухонький,

небритый, форсистый Корчов сын Евхим и их батрак - молодой рябоватый

парень из-за Припяти. Они ужинали.

Василь поздоровался.

- Что скажешь, человече? - добродушно, сипловатым голосом спросил

старик.

- Уголек одолжите...

Евхим встал, плюнул в ладонь, пригладил чуб. Форсун, он и тут был в

городском пиджаке, в сапогах.

- Свой надо иметь!

- А вам жалко?

- Жалко не жалко, а надо иметь! Теперь же власть больше для таких

старается!..