Люди на болоте. Дыхание грозы

Но стоять на крыльце, во дворе, где сама вечерняя тишина, сумерки

напоминали Ганну, тепло встреч, было еще тягостнее.

Чтобы не тосковать, отогнать палящую тоску, он стал бродить по двору,

выдумывать себе занятия. Зашел в хлев, в котором без коня - он пасся на

приболотье - было нудно и пусто, бросил в угол сена, прошел под поветь,

перевесил с крючка на крючок дугу, стал копаться в телеге. Делал, однако,

все как во сне, все было неинтересно. В голову неотступно лезли, жгли душу

воспоминания, мысли, рассуждения - все об одном: о Ганне, о сговоре.

"Богатей, известно!.." - вспомнились ему слова деда о Евхиме. И,

мысленно соглашаясь с ним, с обидой думал: "Девки все к богатству льнут!

Думает, где богатство, там легко жить!..

Думает, если Корч богат, так и все время припеваючи жить будет! Как же!

- мысленно спорил Василь так, словно Ганна стояла сейчас перед ним. -

Надейся! Очень-то у Корчей разживешься! .. Поживешь с ними, увидишь, что

за Корчи такие!

Какое счастье себе выбрала! Смеяться весело умела, плакать научишься!

Поплачешь горько, как нагорюешься! А что нагорюешься, так нагорюешься, это

загодя сказать можно! Добра не жди! Все Корчи такие!.."

Но как ни чернил Корчей, не впервые росла, горела в нем вместе со

злостью тяжкая зависть: всюду первые, все лучшее им!.. Богатеи!..

"Ну и пусть с Корчом она!.. Пусть корчовская будет!... - старался

успокоить себя Василь. - Все равно она мне не пара!.. Только и добра того,

что, как прижмешься, бывало, сердце сладко заноет и готов обо всем

забыть!.. А разве ж, будучи наедине, трезвый, не думал я, что не пара она,

что толку от нее мало? Разве не думал, что лучше бы побогаче найти

какую-нибудь? Только сил, чтобы порвать с ней, не было. Как приворожила,

будто зельем каким напоила!.. А теперь вот - само повернулось как надо.

Будто бог помог...

Само вышло так, как надо, слава богу..."

Все, чем он жил в этот вечер, было полно противоречий.

Мысли перебивали одна другую, спорили, желания тоже менялись

непоследовательно, противоречиво, не хотели слушаться рассудка. В то самое

время, когда он уже почти убедил себя, что жалеть о Ганне нечего, что надо

только благодарить бога за то, что все так удачно вышло, Василь, сам не

зная почему и как, забрел к Чернушкову двору, к той изгороди, где столько

вечеров и ночей стоял, миловался с Ганной.

Как ни боролся с этим - не оставляла неодолимо влекущая надежда: а

может, она там, ждет? ..

Но ее не было. Возле знакомой изгороди, казалось, было так пусто и так

печально, что обида и горе на время заглушили все рассуждения. Он даже

растерялся от наплыва этих беспощадно жгучих, бесконечных и безмерных

обиды и горя.

Их он и унес с собой от изгороди той стежкой, которой столько раз носил

радость. Никогда еще не чувствовал он себя таким несчастным - ни тогда,

когда ревновал Ганну к Евхиму, ни тогда, когда поверил в сплетню о ней.

Тогда он мог ненавидеть, презирать ее, теперь ему осталось только сожалеть!

Теперь его палила не сплетня. У него не было даже надежды на то, что

все это изменится. Она просватана. Она - чужая. Все кончено!..

Когда волна нахлынувшего сожаления, горя спала, притихла, он, как бы

отыскивая просвет, какую-то опору, начал думать о дорогом, заветном. Нет,

не все еще кончено! Все еще впереди!.. Подождите, придет время - увидите,

кто такой он, Дятел Ёасиль! Увидите, все увидите! Придет это время!

Настанет его час!.. Он поднимется, увидите!.. Гумно снопами набьет! Коров

заведет! Не одну - три, пять! Жеребца купит!

Такого, что Корч позеленеет от злости!.. Только бы землю переделили.

Чтоб дали землю, которая возле цагельни!..

Тогда все увидят, какой Василь! И она, Ганна, увидит!

Но добрый строй этих мыслей снова и снова рвался, ревнивая память

колола, жгла: "Корчова невеста!.. Сговор отгуляли! .. Свадьба скоро!.."

Ходил ли, стоял ли возле крыльца или лежал в хате, злые мысли, несмотря

ни на что, лезли в душу, сверлили: "Жена будет! Корчова жена!.."

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Когда позавтракали, мачеха не приказала Ганне, как всегда, убрать со

стола, не поднималась и сама. Сидела серьезная, казалось, больше, чем

всегда, важная, чего-то ждала.

Но отец молчал, глядел на край стола, не видя ни стола, ни мачехи,

никого. Отец озабоченно думал.

Озабоченность и какая-то особенная значительность, важность была на

лицах всех взрослых Чернушков. Она бросилась в глаза даже Хведьке, который

вылез из-за стола необычно тихо, исчез из хаты так, что никто и не заметил.

- Вьюнов сушеных связок десять будет... - подумал наконец вслух отец.

- Фунта три наберется ли? - сказала мачеха.

- Все же деньги... - Чернушка пожалел: - Грибы сушеные этот год,

говорят, не в цене...

- Черники можно. Прося говорила, в тот раз ее очень брали. Два каких-то

купца из самого Мозыря приезжали...

- Картошку на спирт берут. Только что-то, грец его, дешево...

- Фигу им! Лучше в Наровлю съезди!

- А в Наровле не то же - там денег насыплют? ..

- Насыплют не насыплют, а больше дадут!

- Ага! Дадут, надейся!.. - Отец пожалел сокрушенно: - Кабанчик мал еще.

Месяца три еще покормить бы... и телушку...