Люди на болоте. Дыхание грозы

- На один день не хватит... Мигом смелют все, как к столу дорвутся!.. -

в голосе мачехи чувствовался страх.

- Корова хорошая была б...

По тому, как говорили они о кабанчике и телушке, Ганна догадалась, что

резать их договорились уже раньше, может, вчера ночью, когда она была во

дворе. Теперь отец просто продолжал прежний разговор.

- Как в прорву едят! - не могла удержаться мачеха. - Это ж на одном

сговоре сколько расходу... Куда только, кажется, подевалось! Известно,

чужое!..

- Падки на чужие достатки...

- Разорит нас эта свадьба! Только ведь и поддаваться очень - срамота!

Зять такой!..

Отец промолчал, думал о чем-то своем, затаенно, озабоченно. Уже

собравшись выходить, сказал мачехе:

- Ты масла сбей в воскресенье сколько можно. Может, от него толк

будет...

- Собью...

Разговор о том, как приобрести копейку, что надо сделать к свадьбе,

начался снова, когда сошлись обедать. Теперь у Чернушков, казалось, все

думали и говорили только о скорой свадьбе, которая принесла в хату столько

разных забот. Убирая со стола посуду, Ганна слышала, как мачеха горевала:

сколько нужно всего - жареного, вареного, мяса, сала, яичницы, коржей,

оладий.

- Чтоб нагнать самогонки, завод целый надо!

- Самогонка будет. Этого добра нагоню...

- Нагонишь! Гляди, чтоб милиционер не нагнал тебе! Как наскочит Шабета,

будет тебе самогон!

- Не наскочит!..

- Не дурак он - будет теперь возле твоей осети отираться!

- Он умный, и я не глупый. В такую глушь аппарат затащу, что сам

Митя-лесник, грец его, не найдет.

Митя-лесник - горький куреневский пьяница - знал все потаенные места

самогонщиков: где бы кто ни гнал, Митя находил и заявлялся глотнуть

первачка. "На сто верст чую, где самогонкой пахнет", - похвалялся лесник.

- Не говори "гоп", пока не перескочишь! - сказала мачеха отцу. Потом

посоветовала: - Надо бутылки две городской. Если кто чужой, может,

прибьется.

- Выпьет и нашей! Теперь панов нет! А что самогонка - кто ее не гонит!

- Отец не дал мачехе возразить. - Надо вот подумать, как молодую нашу

принарядить!

Он посмотрел на Ганну, которая при этих словах перестала вытирать стол.

- Чего тут думать? Оденем... Перед женихом стыдно не будет!

- Жених женихом, а чтоб и самим стыдно не было. И перед людьми... Чтоб

и одета и обута как полагается. Что купить, пошить, надо подумать.

- Юбку новую купить надо, поддевку пошить... Поддевку можно из того,

что в прошлый год выткала. Из своего можно...

И на юбку есть что взять. Не покупая...

- Юбку пусть из своего, а на кофту купить надо! - горячо отозвалась

Ганна.

- Есть же кофта - красная, прямо загляденье!

- Так протерлась же на локте! Латаная! Сами же знаете!

- Кофту надо новую. Из фабричного.

- Ну, пускай! Надо так надо! Я что, я разве против?

Разве я не хочу, как лучше! Она ж тоже, можно сказать, мое дитя. Я

только, чтоб расходу меньше...

- Расход расходом, а кофту надо новую...

- Надо так надо! Можно и ботинки новые справить, и платок! Платок

обязательно купить надо! И не кое-какой, а кашемировый, с цветами!

- Платок надо. А черевики хороши и те, что от матери остались. Еще и

детям хватит, как родятся!

- Черевики хорошие, лучше и не надо. - Ганна бросила взгляд на отца. -

У Нохима недавно ситец видела белый...

Дешевый...

- Ну, так и купим его. И к Годле отнесем пошить!.. Вот только картошки

б продать да на ярмарку съездить. Чтоб коп-ейка была.

На этом спор о кофте и закончился.

2

Через день Чернушка отвез воз картошки за Припять, в Наровлю, а в

воскресенье стал собираться в Юровичи, на ярмарку.

Он встал еще до восхода позднего в эту пору солнца, запряг возле повети

коня, вынес одну за другой двух связанных овечек, привязал в задке телеги.

Когда подъехал к хате, жена с Ганной начали сносить и укладывать на телегу

все, что было подготовлено на продажу. Связки сушеных грибов, вьюнов,

тесно нанизанных на прутья, лубяную коробочку с сухой черникой, горшок с

маслом - все клали в сено, завертывали, готовили к дороге.

Чернушка вынес из погреба мешок картошки, пристроил его в телеге.

- Ну, можно и отправляться, - сказал отец и стал отвязывать вожжи.

Мачеха повернулась к Хведьке, хмуро следившему с крыльца за сборами, -

его не хотели брать, оставляли дома за сторожа и хозяина:

- Смотри же, чтоб из хаты никуда! И в хату никого чужого, - закройся и

не пускай! И - сохрани бог с угольками баловаться!

- Не б-буду! - Хведька едва сдерживался, чтобы не заплакать.

- Узнаю - добра не жди1 Шкуру спущу!.. - Мать приказала напоследок: -

Иди в хату и закройся!

Хведька неохотно, разочарованно поплелся в сени...

Ехали втроем: сзади на рядне отец с мачехой, впереди, свесив ноги через

грядку, Ганна. Конь по деревне бежал рысцой, поскрипывал гужами, колеса

часто и мелко стучали по мерзлой земле. На улице было темно, только

кое-где тускло светились окна - от отблесков огня в печах. За деревней

охватил их со всех сторон мрак: темная дорога, темное поле; возле болота

черные полосы леса придвинулись вплотную, сжали с двух сторон и не

отпускали до самых Олешников.

Дождей еще не было, и по подсохшей за лето дороге, за незаконченной

греблей, перебрались без особого страха. На олешницком поле мрак