Люди на болоте. Дыхание грозы

взлететь, были уже, казалось, не на земле, а на небе.

Над самой высокой стремниной горы торчал из песка большой облизанный

камень, готовый каждый момент ринуться вниз, и Ганне стало жутко: а что,

если он теперь сорвется?

Но камень и на этот раз не упал. Как только проехали под ним, выглянула

в расселине гор кривая череда местечковых хат, что сбегали с пригорка,

обступили улицу. Добравшись до более ровного места, неподалеку от

деревянного долга в два этажа - "волости", отец остановил коня, отвязал

колесо, и дальше поехали уже на телеге, с виду строгие, чинные, а в душе -

несмелые, обеспокоенные: не своя деревня, большой город, чужая сторона.

Как и подобает в городе, отец подстегнул коня, погнал рысцой. Въехав на

мостовую главной улицы, телега покатилась со страшным грохотом и лязгом,

пока не уперлась в вереницу возов, тянувшихся к рыночной площади

На площади, окруженной деревянными и каменными строениями - магазинами

и лавками юровичских торговцев и кооперации, было уже довольно много

подвод и людей. Люди суетились, переходили от лавки к лавке, подводы в

этом людском озере, казалось, тонули; только кое-где торчали задранные

оглобли да конские головы. Чернушки въехали в эту суетливую толпу, как в

неспокойное, широкое разводье.

Справа, слева, впереди них были теперь люди, люди - молодые, пожилые,

совсем старью, женщины и мужчины, со всех сторон окружали их свитки,

кожухи, кафтаны, шапки, окружал многоголосый говор, блеяние овец, визг

поросят. Чернушка, привстав на колени, высмотрел свободное, удобное место

и, покрикивая на тех, кто лез под коня, стал медленно протискиваться туда

с Ганной, с мачехой, с овцами, со всем своим скарбом...

3

Когда остановились, мачеха сказала, что место тут нехорошее - не на

виду, сюда мало кто и подойдет, - но Чернушка заявил на это:

- Кому надо, тот и у черта за пазухой найдет, - и не раздумывая начал

распрягать коня.

- Вот, скажи ты, саранча-люди! - не стала спорить, мирно пожаловалась

мачеха. - Всюду захватят где лучше!

Никогда не успеешь за ними!

Она взглянула на овец - те тихо лежали на подводе, давно свыкшись со

своим положением, потеряв какую-нибудь надежду вырваться на волю, - только

уши вздрагивали у них при близких окриках.

- Откопай все, что в сене, да разложи на рядне!.. - сказала мачеха

Ганне, отряхивая с юбки травинки. - А я пойду, сколько что стоит, узнаю...

Пока Ганна раскладывала на рядне горшок с маслом, связки грибов,

сушеные вьюны, мачеха вернулась разочарованная:

- Дешево все, дешево!.. Даром, можно сказать, хотят!..

Какое-то время все втроем стояли молча, следили за теми, кто подходил

близко, смотрел на их добро. Следили по-разному: Ганна - почти равнодушно,

с затаенной печалью; отец - спокойно, время от времени поправляя сено,

которое тянул мягкими губами конь; мачеха же просто ловила взгляды,

нетерпеливо молила - вот это, вот это! Но, как назло, подойдя, почти никто

даже не спрашивал о цене - пробежит глазами по рядну и отойдет, словно

богач какой, словно ему ничего не надо. А если и спросит, то без особого

интереса, даже не приглядится толком, бросает взгляд дальше.

- Вот тебе и хороший базар! - не удержалась мачеха.

Она, чтобы не торчать без дела, стала убирать возле овец.

- Это еще не базар, - убежденно молвил Чернушка. - Базар еще будет!..

Настоящие купцы еще чай дома пьют...

Народу действительно прибывало: площадь заполнялась возами, людьми все

гуще и гуще, становилось теснее, нарастал шум, говор, крики. Совсем

близко, возле соседней подводы, стали торговать корову - женщина,

повязанная тряпьем вместо платка, и мужчина в заношенной, рваной свитке,

видно, муж и жена. Несмело, как-то подозрительно осматривали, поглаживали,

щупали рыжую "рогулю", недоверчиво слушали хозяев, расхваливавших свой

товар. Похвалы, было заметно, не только не успокаивали "купцов", но даже

увеличивали их недоверие, - они слушали и присматривались к корове все с

большей подозрительностью, а вскоре и вовсе отступили, побрели меж людей,

о чем-то шепчась...

Вскоре они, с той же недоверчивостью, придирчивостью, разглядывали,

щупали другую корову. "Купцов" сновало все больше и больше - искали,

спрашивали, торговались, отходили, - движения, гомону было хоть отбавляй,

но торговля шла очень вяло, во всяком случае тут, где стояли Чернушки.

Все присматривались, спрашивали, и почти никто не покупал.

Ни Ганну, ни отца ее это не удивляло: они были такие же, как и люди,

которые сновали перед ними, - медлительные, расчетливые полешуки, - почти

каждый сто раз приценится, прежде чем купит. И чему тут было удивляться,

если продавцов так много, а денег у "купцов" считанные копейки...

Не удивлялась и мачеха, только уж очень тоскливо было стоять ей да

ждать понапрасну. И, томясь, страдая, злясь, она не могла уже видеть, что

ждет, томится не одна, что так же томятся почти все. Видела она хорошо

только подводу, которая будто нарочно торчала перед глазами и на которой

приманчиво краснели горшки, макитры, миски, - ей так нужен был хороший

горшок и хотя бы две миски] Надо, а купить не купишь! Не берут ничего.

- Пока тут продашь что-нибудь, ни одного не останется!