Люди на болоте

Едва дошел до него смысл того, что случилось вчера, покоя будто и не бывало. Вспомнились споры на собрании, опасение, что отложат передел, опять закружились, обожгли горячие слова, которые вырвались у него. Опять будто говорил, кричал, нападал на тех, кто осторожностью, боязливостью чуть не сорвал передел земли, вступался за себя, за свои полдесятины. "Хорошо вам говорить, если есть с чего прокормиться: вдоволь земли, и какой, - что ни бросишь в нее, всегда что-то вырастет! А как мне, на одном песке, на пустоте этой? Как?" С этими мыслями-обидами переплетались напоминания об угрозах Маслака, но и теперь страху не поддавался. "Сами пусть не очень вылезают, если хотят целыми быть, змеи болотные!"

О чем бы ни вспоминал, ни на момент не исчезая, жило в нем, тешило и бередило душу беспокойство о земле. До вчерашнего дня он только мечтал о ней, а теперь она была почти у него в руках. И не горсть, не мелочь какая-нибудь - более полдесятины. Если бы повезло при дележе да настоящий кусок прирезали, урожайный, то это было б все равно что враз разбогатеть!

Не впервые просил, умолял мысленно: тот бы ему клич, что возле цагельни, что у Корча отберут.

Мечтал, а сам тревожил себя, предрекал уверенно, словно заранее знал: "Ага, жди, так тебе и дадут его! Увидишь его, как свои уши! Много там глупых в комиссии или среди тех, кто возле нее отираются, чтоб такой лакомый кусок отдать другому!" Он почти своими глазами видел, как этот такой желанный, давным-давно облюбованный - кусок переходит в чьи-то другие, ловкие, хитрые руки. "На лакомый кусок ловцов тут с избытком. И не оглянешься, как выхватят из-под носа! Из кармана и то, если б спрятать можно было, вытянуть ловцам этим - как плюнуть!"

В тревоге, полный лютой ненависти к ловцам, из-за которых не избежишь обид, Василь как бы слышал дедово наставление, которое еще сильнее горячило, прибавляло смелости: "Не поддавайся! Пусть знают, что и у тебя зубы есть!"

Легко сказать не поддавайся! Василь готов был разозлиться на деда Дениса: пусть бы сам попробовал не поддаться, живя с такими людьми!

И все же Василь не хотел и не мог уступать: уж очень привлекала его земля, что возле цагельни! Уж очень жалко было бы упустить такое добро, дать воспользоваться им кому-то чужому!

Оно так близко, добро это. Почти в руках. Только бы не проморгать, не дать отхватить его другим. Самому ухватить раньше! Не ожидая, пока кто-нибудь из комиссии приберет к рукам! Он вдруг похолодел: а может, пока он думает попусту, тот кусок кто-нибудь уже присвоил! Ведь не только ему постановили дать землю! "Встал ночью и - захватил!

И ждет лишь, когда подойдут другие - чтоб показать!..

А чего ж, приедет с плугом, запашет и - хозяин! И никто ничего не сделает ему!"

Василя так встревожила эта мысль, что он уже не мог лежать, вскочил, стал быстро одеваться. Не подумал даже, что может разбудить мать или деда, - не до того было Но никто и не проснулся. Им и забот мало, что в этот момент кто-то, может быть, из-под рук выхватил их богатство!

Во дворе, черном и тихом, шелестел по соломенной крыше, булькал по невидимым лужам дождь. Тихо было и во всей деревне, ни один огонек не желтил темноты. Но Василя не успокоила эта тишина: хитрые ловцы делают свое дело тайком. Не такой он дурак, чтоб поверить, что если в деревне как будто тихо, то все спят.

Оскальзываясь на мокрой дорожке, Василь выбрался огородами к пригуменью, не колеблясь, направился в лопотливую дождевую черноту. Он то шел, то бежал, мысли, как оводы, не давали покоя, убеждали: опоздал, проворонил, заняли уже. Захватил кто-то. Захватил, и никто ничего ему не сделает. Будет пановать себе на таком добре...

Василя щемила зависть к этому неизвестному, так перехитрившему его. Не просто зависть, а зависть с неприязнью, которая все усиливалась, становилась более злой. Да и как же иначе: почти из-под рук выхватил хапуга ловкий! Кому же, как не Василю, должен принадлежать этот кусок, давным-давно присмотренный, облюбованный. Еще никто и не думал о нем, как Василь выбрал его. И вот - вырвали, считай, прямо из рук, и никто не установит справедливость, никто не сгонит хапугу, заразу эту: по закону, скажут, забрал - на собрании, мол, все слышали, что прирезать полагается! Вот ведь люди! Чего только не натерпишься, как поживешь с такими!

Хотя было темно, еще издали определил: на Глушаковом поле пусто, спокойно. Никого будто нет. Он, однако, не поверил: замедлив шаг, осторожно, внимательно присмотрелся, обвел взглядом соседние загоны, прошел по мокрой траве до конца полосы, возвратился. На душе стало легче: никого не было!

Он какое-то время стоял тут радостный, - земля не была захвачена, свободна была. Он мог забрать ее, стать ее хозяином, властелином. Тут, один среди поля, в темноте, наедине со своими мечтами, не ограничиваемый никем и ничем, он в счастливый миг увидел, что не только может, но что уже стал хозяином, властелином этой желанной земли, всего, что она скрывала под мокрой травой, под темнотой.