Первое время рядом с Евхимом она чувствовала себя неловко: как бы не девушка уже, не свободная, жена его. Но неловкость эта скоро улеглась, исчезла, внимание, мысли ее поглотило зрелище ярмарки. Вот дед стоит, опершись на воз, - может, чужой, - стоит, будто дремлет. На плечах деда висит связка обыкновенных лозовых лаптей, - кажется, не продал ни одной пары, а сколько возился с ними, как, наверное, устал, пока добрел сюда - в такие годы? Женщина, тоже немолодая, болезненная, держит на руках поношенную, выкрашенную в луковой шелухе холщовую сорочку, еще одна - за подводой - со свертком полотна... Мальчишка, белокурый, с настороженными, диковатыми глазами, продает шапку-кубанку, - кожаный верх ее протерт до белизны...
- Украл? - подскочил вдруг к нему Евхим.
- Сам ты - украл!
- А вот сейчас прове-рим! Вот сейчас - в милицию!
- Зови! - мальчик смотрел отважно, даже глазом не моргнул.
Потом неожиданно - они и шевельнуться не успели - мелькнул и исчез среди подвод и людей.
- Вот шпана! - покачал головой Евхим, одобрительно смеясь. - Как воробей!.. Из детдома, видно!..
Евхим и теперь шел, толкаясь, весело, задиристо покрикивая, чтобы расчистить дорогу, тут и там останавливался возле подвод, возле торговавших людей, рассматривал скотину и товар, будто приценивался.
- Тетка, почем шкилета этого продаешь? - спросил он, указывая на корову, задумчиво жевавшую сено.
Корова была как корова, не слишком худая, и тетка обиделась:
- Сам ты шкилет! Байстрюк солдатский!
- Я не байстрюк, тетка! У меня и батько и матка есть!
Вот они знают!.. - Евхим кивнул на Ганну и Ларивона.
Ларивон подтвердил:
- Есть.
- Вот, слышите! А о шкилете - я так, для смеху! А вы уже и ругаться! Разве я не вижу, что корова у вас - прямо хоть на выставку? Молока, видно, дает - залейся!.. - Женщина взглянула недоверчиво, промолчала. Но Евхим не отступал, серьезно, деловито спросил: - Так за сколько продаете?
Женщина заколебалась:
- Пятнадцать - как отдать!
- Дорого! - Евхим губы поджал - столько заломила!
г - А ты - сколько бы дал?
- И даром не взял бы! Такую дохлятину!
Он захохотал прямо в лицо ошалевшей женщине и пошел дальше. Ларивон подался вслед, тоже давясь смехом. Вот допек! Допек так допек!..
Только Ганна не смеялась - ей было жаль женщину.
- Зачем тебе это? - сказала она Евхиму с укором.
- А чего не посмеяться? Где и посмеяться, как не тут!..
Озоруя, он тихо запел:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем!
Мировой пожар в крови...
Господи, благослови!..
Ему, видно, эта песенка казалась потешной, как и Ларивону, подтягивавшему ему. Ганна же будто и не слышала их озорного пения, захваченная оживленной суетой вокруг.
- Ведра, ушаты кому?! Ушаты новые, осиновые, сосновые! Дежки, бочки! Дежки, дежки!..
- Ободья, ободья кому? На сто лет хватит! Детям и внукам хватит!..
- Подсвинка продаю! Недорого! Подсвинка!.. Можно кормить, можно забить!
- Рыба свежая! Сегодня из речки! Только что выловили!
- Деготь! Деготь! Деготь!
- Рыба! Рыба! Рыба!
Все удивительно перепуталось тут: подводы, возле которых покорно и грустно дремали лысухи и "рогули", жались к подводам, на которых белели ушаты, бочки; норовистые бараны и беспокойные свиньи шевелились меж возов с лозовыми коробками, корзинами и кошелками, колесами, ободьями. Переплетались голоса и звуки - бедные животные вплетали в людской гомон мычание, ржание, блеяние, хрюканье, пронзительный визг.
- Козу! Козу продаю! Кому козу надо! - кричал кто-то.
- А девки нет? - захохотал Ларивон. - Мне б девку!
- Веники! Веники! Березовые веники! Хоть хату мети, хоть в баню иди...
Чего здесь только нет - и грабли, и зубья к граблям, и даже лоза, связки лозы для лаптей! Все, что можно и что нельзя, притащили сюда люди, чтобы продать, выручить копейку, поменять на что-нибудь! И сколько же их, этих людей, сколько забот, желаний, надежд ходит, кричит, зовет - и с этой стороны Припяти, и с другой, заречной! Тем, что живут за рекой, через большую воду перебираться пришлось, перед паромом простаивать, лодки искать, а все же пробились, сошлись на этом берегу, слились в одном шумном разливе на юровичской площади!..
- Ухваты, кочерги не требуются? - таинственно спросил дядька с обожженным усом, видно, кузнец.
- Не надо! Не женился еще! - отмахнулся Евхим.