Люди на дороге жизни. Журнальный вариант

Сейчас она надёжна при любой погоде для любых машин. Не один раз выходили и горожане, и селяне благоустраивать её. Выходили те и другие да­же с детьми. Но не зря говорят: в семье не без урода. В слотинской “семье” их оказалось несколько. Я сам не раз говорил с двумя. Убеждал, стыдил. “Смотри, — говорил я одному, — двенадцатилетний пацан везёт тачку кирпич­ного “боя”, а ты будешь ездить по дороге, сделанной им, не приложив тру­да”. Здоровый, почти двухметровый верзила только ухмылялся: “Пусть рабо­тает, если ему надо. Мне не надо”.

Но я отвлёкся — такие есть во все времена. Церковную “двадцатку” мы с Евдокией Ивановной собрали. Чернега стала во главе её. Несмотря на воз­раст, она была бабка энергичная, что не по её, могла отругать, а то и послать матом. Я снисходительно укорял старушку: “Ну разве так можно, Евдокия Ивановна? Ты же глава церковной “двадцатки”. Бог услышит — осудит”. — “Ай, Вячеслав Иваныч! Бог судит не по словам, а по делам”.

Я сам был не святоша. Вырос в послевоенной шпанской среде, рано по­пал в рабочие коллективы, а там могли так сказать, что у неподготовленного слушателя мозги закипали. Поэтому мог загнуть будь здоров. Однако никог­да не позволял себе ругаться при женщинах и детях. Когда слышал от других, встревал, порой до скандала и даже драки. Да и просто так, особенно по мо­лодости, избегал матерщины. У меня был случай, при воспоминании о кото­ром долго краснел. Работая в “Волгоградской правде”, я начал большую кам­панию по подъёму со дна Волги пожарного парохода “Гаситель”. Сейчас он установлен в Волгограде как памятник речным судам, которые внесли огром­ный вклад в Сталинградскую победу и погибли в той жестокой битве. А тогда решил сам спуститься на дно реки в водолазном костюме. Личные впечатле­ния, уверен, только помогают журналисту лучше понять героев. Поэтому я то спускался в шахту, то поднимался на верхушку строящейся трубы Костром­ской ГРЭС и вместе с монтажниками раскачивался в фанерном “фонаре” на высоте двести метров.

Переехав на левый берег Волги, по раскалённому песку (идти пришлось босиком) дошёл до мостков с берега на водолазную станцию. Старшина во­долазов, коренастый, плечистый мужчина, — к сожалению, забыл его имя, — помог с ребятами надеть на меня резиновый костюм, на ноги обули свинцо­вые башмаки, а на голову накрутили круглый медный шлем со стёклами. Од­нако перед этим старшина предупредил: “Не забывай нажимать головой кноп­ку в скафандре. Выпускай воздух, а то перевернёт тебя к верху задницей”.

Я спустился на несколько ступенек по железной лестнице и пошёл на дно. Вода сначала была жёлтая, потом жёлто-зелёная, а возле дна — сильно мут­ная. “Ну как?” — раздался в скафандре голос старшины. “Нормально. Толь­ко плохо видно”.

Нагнувшись вперёд, чтобы преодолеть сильное течение, подошёл к чему- то тёмному. Дотронулся рукой: железо. Так, передвигая руку, прошёл до но­са, лежащего сильно на боку “Гасителя”. И вдруг почувствовал, что ноги мои поднимаются вверх, а голова оказывается внизу. Я некоторое время повозмущался вслух, пока не нащупал головой кнопку. Ничего интересного больше не увидел, и меня подняли на палубу. Когда сняли скафандр и окончательно “размундирили”, старшина покачал головой: “Ну, ты и материшься, корреспондент... ”

Я перед тем готовился обрушить на водолазов поток благодарности, а тут онемел. От стыда готов был провалиться сквозь железную палубу. Мне-то ду­малось, что я один в этой мутной волжской воде, а оказалось, меня слыша­ли все водолазы. Чтобы знать, что происходит под водой, что человек там ви­дит и делает, на палубе устанавливается столб с репродуктором, и мощный динамик широко разносит слова водолаза.

Несдержанность Евдокии Ивановны в какой-то мере можно объяснить — слишком много тяжестей вынесла она в жизни. Из семерых детей — пять до­черей и два сына — остались одна дочь и один сын. И не война опустошила семью Чернеги, а нелепости жизни детей, которые затронули и некоторых внуков. Потому и понимал я её эмоциональные всплески, оттого если крити­ковал за матерное слово, то сдержанно.

А вот нынешние молодые девицы-матерщинницы для меня просто шалавы.

К делу, начатому нами с Евдокией Ивановной, стали подтягиваться и дру­гие люди. Довольно быстро просьбу созданной нами “двадцатки” удовлетво­рили городские власти при активном участии лично Геннадия Филипповича Попова. О нём, считаю, нужно сказать особо, ибо, на мой взгляд, он пример настоящего руководителя, которого уважал и уважает народ. В отличие от всех его последователей на посту руководителя города и района, он, как по­лучил ещё в советские годы обыкновенную квартиру в обыкновенном доме, так и жил всё время там. Даже не достроил себе дачу из старого какого-то ра­зобранного дома. Он ничего себе не сделал, не взял, а всё только отдавал го­роду и району. Недавно Геннадий Филиппович умер, но, думаю, все, кто его знал, будут помнить Попова как очень порядочного человека.