Но в том –то и дело, что этот мудрый, терпеливый учитель, когда это касалось других, был нетерпим и нетерпелив со мной. Он невероятно расстроился бы: как, его единственный сын, которому он со страстью передает свои знания. не мог решить уравнение с двумя неизвестными! Сын обязан, не может не решить!
И, боясь, не желая этой неизбежной вспышки, я трепетно доставал из заднего ряда книг том решений алгебраических задач Шапошникова и Вальцева и мельком, в продолжении одной секунды, взглядывал на решение, на первый его прием, на главный принцип- и ставил книгу на место. Затем садился за стол и честно продолжал уже разработку принципа. Через несколько минут дело было завершено. Не часто, но, увы, так бывало.
Обманывал я этим папу? Конечно, обманывал. Но обман спасал нас обоих от нервотрепки. Казалось странным, что папа не вспомнил об этих сборниках решений, не подумал, что я могу ими воспользоваться. Это теперь, анализируя его жизнь и характер, зная, что для него был всегда наслаждением сам процесс приобретения знаний, овладения навыками, я могу себе объяснить это максимальное доверие. И вообще, доверять для него было совершенно естественно. Когда этот рыцарь правды впрямую сталкивался с обманом, с нечестным выполнением долга, это казалось ему вне нормы, каким –то извращением. Например, я был свидетелем, когда вдруг выяснялось, что десятник или подрядчик его обманул или не исполнил того, что обязан был исполнить, а сказал, что исполнил… Папа не только гневался- он страдал.
Впрочем, папины вспышки внутри семьи чаще заканчивались тем, что он сожалел о них, если не прямо, не вслух, то косвенно. Ему хотелось поднять настроение «пострадавших». а заодно и свое, и вот. после бурно проведенных со мной вечерних занятий математикой. после прошедшего в молчании ужина, ( молчание означало борьбу с самим собой ), он вставал, подходил к шкафу и доставали из него томик Чехова. Значит буря прошла, она сменится сейчас лучезарной погодой: отец прочтет сейчас рассказ Чехова !
Неприятие лжи, самой маленькой и невинной. неприязнь к вралям и обманщикам не мешали ему хорошо относиться к мужу маминой двоюродной сестры Сашеньки. Сутулый, кашляющий, но веселый и разговорчивый, Флегонт Васильевич вечно рассказывал разные небылицы. якобы случившиеся с ним или с его близким знакомым. Истории были явно выдуманные. но отец не сердился и не порицал автора- очевидно, считал его выдумки своеобразным художественным творчеством.
Да и не возможно было сердиться на доброго и веселого Флегонта. как у нас его сокращенно звали. Я любил его и за легкий нрав, и за рассказы. и за то. что он был паровозным машинистом, а все, что связано с железной дорогой, меня зачаровывало. Под старость Флегонт Васильевич работал машинистом уже не на паровозе, а на железнодорожной водокачке на станции Свеча, но я его помню на «маневрушках», неустанно сновавших по станционным путям. Бывало, что «маневрушки отправлялись и на соседней станции. и Флегонт Васильевияч не только катал меня на своем паровозе, показывал, объяснял все устройство, но даже позволял нажимать тот или иной рычаг или крутить рукоятку, когда это было можно или нужно.
Единственно,, когда отец был раздосадован, это когда Флегонт Васильевич приходил на плоты. где летом отец рыбачил и принимался курить. говорить и надсадно кашлять, чем. по мнению отца, распугивал рыбу. Вообще отец не любил нарушать эти святые для него часы. и тут пришло время сказать о его коронной страсти. которой он отдавался с детства и до трагического конца своей жизни.
Я не стану описывать рыбную ловлю: она изображена во множестве литературных произведений. Расскажу о нескольких запомнившихся мне случаях и о том, как отец относился к моей «рыбьей холодности». Несомненно. он огорчался, что сын не унаследовал его страсти. но никак не высказывал своего разочарования и даже с добродушным смехом любил рассказывать, как однажды мы вместе пошли рыбачить. Мне не было еще семи лет- дошкольный возраст.- но папа сделал мне заправскую рыболовную снасть: легкое, гибкое удилище из калины. леска, крючок, поплавок- все настоящее, отменного качества.. Мы стояли в нескольких саженях друг от дружки. и спустя какое-то время отец заметил, что я не забрасываю удочку- просто стою и стою.
-Леня, ты что? Не ловится или тебе надоело?- спросил меня папа. Ох, как мне не хотелось объяснять! Дело в том, что я размахнулся, чтобы забросить удочку, и зацепил себя крючком за штаны в таком месте, что не мог сам отцепить. вот я и делал вид, что продолжаю рыбачить…
Не удалось отцу и научить меня плавать: сколько раз, шутя и смеясь, ни бросал меня в воду, я либо шел ко дну и он вынужден был извлекать меня на поверхность, либо я просто цеплялся за его плечи, прижимался к его могучей литой груди. Не помогали ни бережные поддержки, ни разведение моих рук или ног в стороны- словом, никакие учебные или принудительные приемы. Вот уж тут отец был разочарован и по праву сердился: жить у реки и не уметь плавать! Кстати, плавать вскоре я научился весьма парадоксальным путем.