Люди - народ интересный

Я невольно подумал: «А для тебя мама всегда останется девочкой, потому что она выросла на твоих глазах. Не в этом ли разгадка твоей доброты?А если ты иной раз и сердился, то ведь сердятся и на детей…» Кстати, папа, который звал маму Ксенюшей, при посторонних (и даже при мне) стеснялся, произнося это имя: должно быть, смущала интимность, ласковость этого обращения,- наверное он так называл маму, когда она была еще совсем девочкой.

…И вот прошло после этих курьезных маленьких эпизодов два месяца- и надо было выбирать место на кладбище. Горсовет, для которого отец так много и долго трудился, предложил мне выбрать любое место. И мы похоронили отца на высоком берегу реки, которую он так любил и которая его погубила; над обрывом, откуда открывался чудесный вид на излучину Вятки. на десяток верст влево и вправо и на тридцать верст, до горизонта, вперед.

Увозя маму с собой в Ленинград, мы заперли котельничскую квартиру. где осталось все, как при папе; только отключили водопровод, что бы не замерз, электричество, поставили папину фотографию за стекло в книжный шкаф. прислонив ее к томикам Чехова к которому за свою жизнь он привык, как к близкому человеку. и, случаясь, всегда досадовал, зачем тот женился не на Лике Мизиновой, а когда в 1956 году я ему рассказывал, что очень старая О.Л.Книппер-Чехова была на премьере моей пьесы в МХАТе, и меня ей представили, он отнесся к этому факту крайне сдержанно.!..

За окнами был белый морозный день. в них засматривали синицы. били клювиками в стекло и недоумевали, почему им на полочку не насыпают подсолнечных семечек крошек сыра. В остальном, повторяю, все было по- прежнему, ибо в этих двух светлых комнатах оставалась папина честная, чистая, деятельная душа. И уехав, я его видел мысленно- вижу и теперь- все разного: живого, здорового, быстрого, сильного, на прогулке в лесу, на плотах, на лодке; склонившегося над чертежной доской; что- нибудь мастерящего, пилящего, колющего дрова; нагнувшегося над огородной грядой; тяжело дышащего, борющегося со смертью в больнице; мертвого, исхудавшего и все-равно, такого красивого; совсем молодого, пышноволосого, громкого, сердито ругающего царя. войну; и нежно заботливого ко мне во время моих бесчисленных детстких болезней…

Говорят, пожилой человек все еще чувствует себя юнцом, пока жив отец. Не знаю. Меня, наоборот, папина смерть приблизила к моему давнему детству, и мне захотелось тогда же написать о детстве, об отце. Тогда не написал. Пишу, с опозданием, сейчас.

Мосты.

Так получилось, что все оба моих родных города- и тот, в котором я родился и вырос, и тот, в котором я прожил более полувека, - изобилуют мостами… Смешно сравнивать эти мосты и эти города, но факт остается фактом: в Котельниче много мостов- деревянных, через овраги и речки, и железных- на каменных и бетонных быках, пересекающих городские улицы и реку Вятку. О том, как я гордился в детстве железнодорожным мостом через Вятку, я писал в первой главе.- понятно, что меня больно задело, когда приехавший однажды в Котельнич мой ленинградский внук. издали увидав расхваленный мною мост почти в километр длиной, холодно проронил:

-Ну и что? Обыкновенный железный мост.

Зато я вполне был удовлетворен, когда тот же Алеша, проезжая под тем же мостом на моторке и задрав голову на висящие над нами могучие железные фермы. сказал уважительно:

-Да-а!

Как и я в свои девять лет, он не знал строк Маяковского: « Бруклинский мост -да, это вещь!» Правда, в мои девять лет эти строки еще не были написаны.

Помню, какими кроотными по сравнению с этой громадой моста выглядели подвешенные к нему то там, то здесь люльки с малярами, обновлявшими его стальной серый цвет. Ходили маляры и по верхним граням гигантских арок, чистили их от ржавчины, мыли и красили, не боясь сорокаметровой высоты. Нынче охрана труда позаботилась: вдоль краев арок тянутся железные перильца.

Признаюсь, всегдашней моей мечтой было пройти по этому мосту с одного берега на другой, но всегда этому мешала война то одна, то другая: мост имел оборонное значение, его охраняли часовые; редко-редко случались годы, когда по нему можно было пройти со специальным пропуском,- мой отец одно лето этот пропуск имел, и я ему очень завидовал. Мог ли он взять с собой меня, мальчика? Думаю, что не мог. не то бы, наверное, взял. Помню, рассказывали, как на мост забежало несколько лошадей. одна из них провалилась передними ногами сквозь решетку настила и её задавил не успевший затормозить поезд; меня огорчила эта жестокость моста, и на какое-то время я к нему охладел, но скоро любовь вернулась. Даже уезжая в Ленинград, я взял с собой еще дореволюционную открытку- фотографию своего любимца – она у меня и сейчас цела.