Люди не ангелы

А ведь ни одного водолазного костюма во всей округе нет. Павел Платонович в этом совершенно уверен. Каким же образом и кому удалось устроить такой воистину цирковой номер?

Арсентий Хворостянко потом добродушно посмеивался над шуткой, удивлялся искусству неизвестного «водолаза», а когда поехал в райцентр, все-таки строго внушил начальнику милиции, что в Кохановке безнаказанно занимаются самогоноварением.

На второй день в селе появился уполномоченный районной милиции. Павел Платонович даже отдал в его распоряжение свою машину — «козлика», чтоб удобней было с самогонщиками бороться. И видать, добре боролся представитель власти, ибо крепко притомился, вечером уснул прямо в машине. Когда уполномоченный ложился спать, «козлик» стоял под акациями у конторы правления колхоза. А ночью будто волки сожрали машину.

Обнаружился «козлик» вместе с представителем милиции на самом краю села, возле домика погибшего в войну учителя Прошу, за которым доглядывал Кузьма Лунатик. Кузьма, оказывается, приготовил там закваску и, заночевав в домике, готовился к «священнодействию». Утром вышел по воду, чтоб охладить змеевик, и тут же у порога врезался пустыми ведрами в радиатор машины… Звон, крик! Представитель милиции проснулся, продрал глаза и, увидев сквозь открытую дверь хатенки куб со змеевиком, заржал дурным смехом. Решил, бедолага, что и во сне ему самогонщики мерещатся.

А вечером колхозный грузовик увозил в райцентр полкузова змеевиков и кубов, изъятых в Кохановке представителем милиции и членами сельсовета.

Неужели и за все это спросят с председателя колхоза?

Сквозь открытое окно в комнату вливалась паркая теплынь ночи. Слышалось далекое бормотание грома. Но тщетные надежды. И без того редкие этим летом дожди обходили земли района стороной. Хлеба горели, не шли в рост кукуруза и свекла, даже огороды стали чахнуть. Шестьдесят третий год грозил бесхлебьем.

Снова погромыхало. Павел Платонович приподнялся на локтях, пытливо посмотрел на небо. Увидел, как на мгновение ощерилась зарницей ночь, и опять донесся перекатистый рокот, будто сама темень ворчала черной волчицей. Почему-то вспомнилось детство, суеверный страх перед раскатами грома и успокаивающие слова матери.

Вдруг в памяти воскресли и другие слова ее, которые сказала она Павлу перед самой смертью:

«Сыночек, я б тебе небо пригнула, если б могла…»

Как сохранила память эти слова матери? Тогда ему было только шесть лет, а сейчас за сорок. Образ матери давно растаял в быстротечной реке времени, и нет даже фотографии в доме, ибо веровавшая в бога Марина, жена Платона Ярчука, считала святотатством оставлять для потомков лик земной женщины нетленным. Только иногда во сне является Павлу мать: она водит его, маленького, по кохановским левадам, каких уже давно нет, водит по полям и лесу и говорит что-то доброе, мудрое, успокаивающее. А проснется Павел, и не может припомнить ни лица матери, ни ее слов.

Ой, мамо, мамо. Твой сын годами уже тебя догоняет, а ему кажется, что жизнь его только начинает разбег и впереди ждет его… Кто знает, что ждет Павла? Позади море сердечной боли! Буря была б, если б все вздохи его объединились в один. А сколько невыплаканных слез? И все потому, что в тридцатых годах погиб с мукой в сердце отец, что растоптали мечту Павла и не выучился он на летчика, что Настя — любовь его несчастная — стала женой другого. А потом война… Затем немыслимо трудные послевоенные годы.

И струились, струились в бессонную ночь мысли Павла Ярчука, сплетаясь в причудливую вязь, сквозь которую он видел разные события и судьбы разных людей.

32

Павел Платонович направился в Будомир один — без Тараса Пересунько, который уже второй день хворает. Приехал Павел в райцентр намного раньше назначенного срока, надеясь застать Степана Григоренко еще дома. Как-никак Степан Прокопович приходится ему двоюродным братом: не станет же он скрывать, какие «сюрпризы» ждут Павла Ярчука на бюро.

Жил Степан Прокопович с семьей в добротном белом домике с крыльцом, густо увитым диким виноградом. Привычного подворья перед домом не было, а только песчаные дорожки между цветочными клумбами, кустами сирени и садовыми деревьями. Это жена Степана Саида с дочуркой Галей так украсили небольшой клочок земли, обнесенный невысоким штакетником. С весны и до осени ярко цвели на нем, приходя на смену друг другу, цветы, удивляя людей и радуя птиц. Не зря каждую весну именно возле дома Степана, как утверждал он, раздавалась первая в Будомире, еще робкая соловьиная трель.

К огорчению Павла, он уже не застал Степана Прокоповича дома. И Саиды не было — ушла в больницу, где она работала врачом. Открывшая дверь Галя, протирая заспанные раскосые глаза, смущенно приглашала «дядьку Павла» в хату, но он, узнав, что хозяев в хате нет, отказался и, поласкав рукой чуть скуластую смуглую мордашку Гали, вернулся к стоявшему у калитки «козлику» и поехал к центру Будомира.