Люди не ангелы

— А-а, Кузьма Иванович! Здравствуйте! — Степан вышел из-за стола, потиснул высохшую, в черных бороздках руку старика и усадил его на стул. Какими ветрами?

Кузьма, шмыгнув тонким и багровым носом, с ходу начал «держать совет»:

— Вот скажи мне по чести, Степан Прокопович… Допустим, осенью ты купил себе корову, а весной она у тебя подохла. Мог бы ты стребовать гроши?..

— Минуточку! — вставая со своего места, перебил Григоренко Кузьму, и в его голосе прозвучала тревога. Сверкнув пронзительным взглядом на отгородившегося газетой Федора Пантелеевича, он, выпучив черные глаза и налившись румянцем, зловеще-тихо спросил у Кузьмы: — У вас корова подохла?

— Нет-нет! — старик испуганно замотал лысой головой. — Немае у меня никакой коровы! Я так, к примеру, хотел спросить.

— Не крутите! — нетерпеливо рыкнул Степан Прокопович и тихо пристукнул кулаком по столу. — Подохла у вас корова?!

— Отцепись ты от меня, человече добрый! — заныл Кузьма и тоже поднялся. — Ничего у меня не дохло! Отцепись! И нет у меня времени с тобой разговоры разговаривать! — старик накинул дрожащими руками на вспотевшую бледную лысину картуз.

— Обождите, Кузьма Иванович, — уже сдержанным голосом сказал Григоренко, выходя из-за стола. — Давайте поговорим спокойно. Не делайте из меня дурака перед секретарем обкома партии.

Тут Федор Пантелеевич не выдержал и, опустив газету, взорвался надсадным хохотом. А Кузьма, узнав вдруг «шофера», рванулся к двери.

Степан Прокопович догнал деда на выходе из приемной и почти силком водворил его обратно в кабинет, где на диване все еще корчился от смеха Квита.

— Покажите страховые бумаги! — потребовал Григоренко.

Когда Лунатик протянул ему бумаги, Степан схватил их, разорвал и швырнул в корзину.

— Что ты наделал! — плаксиво заорал Кузьма. — То ж гроши!

— Не волнуйтесь, Кузьма Иванович, — Степан уже улыбался спокойно и виновато. — Езжайте домой и считайте, что никаких грошей вы никому не должны. А этот Васюта (Степан знал, что Павел Платонович в Киеве) придет к вам домой и извинится.

Кузьма даже не поблагодарил Степана Прокоповича. Бороденка его затряслась, близко поставленные глаза побелели и заволоклись слезой. Сунув от растерянности картуз за пазуху, он ушел из кабинета поникший, будто не обрадованный тем, что произошло.

Павел Ярчук хорошо знает, чем кончилась эта грустная и в то же время смешная история. Василя Васюту вызвали на бюро парткома, согнали там с него сто потов, записали «строгача» и сняли с работы. Васюта взъярился на такую тяжкую меру наказания. Поехал с жалобой в обком партии. Там внимательно разобрались в его деле, взвесили, что ранее Василь Васюта уже трижды наказывался в партийном порядке, и по предложению Федора Пантелеевича Квиты исключили его из рядов партии. А секретарю парткома Степану Григоренко указали на слабое изучение руководящих колхозных кадров.

Так что ждать пощады от секретаря обкома Павел Платонович не мог, хотя и особой вины за собой не чувствовал.

33

— И еще один вопрос повестки дня. Не знаю даже, как его сформулировать, — Степан Прокопович, навалившись широкой грудью на стол, пробежал взглядом по лицам членов бюро парткома, а затем остановил укоризненные глаза на Павле Ярчуке. — Мы тут уже много говорили о недороде и о том, что наш долг — изыскать максимум возможностей, чтобы выполнить план хлебопоставок. Всем вам известно, что поступили указания ограничить в колхозах нормы выдачи зерна на трудодень. Но нашлись проворные председатели, я имею в виду товарища Ярчука, которые поторопились раскошелиться и рассчитаться за трудодни более высокими нормами. — Степан Прокопович снова неприязненно глянул на Павла, и лицо его будто потускнело, а гулко-полый голос стал тихо-глуховатым. — Меня поражает близорукость товарища Ярчука, его неумение мыслить категориями государственных интересов. Мы на эту тему недавно обстоятельно беседовали с секретарем кохановской парторганизации товарищем Пересунько.

— А почему он не на бюро? — поинтересовался Федор Пантелеевич Квита. Секретарь обкома сидел рядом со Степаном Григоренко.

— Болен Пересунько, — хмуро ответил Павел. — Отравился чем-то.

Наступила короткая тишина. Ее нарушил голос Степана Григоренко:

— Вам слово, товарищ Ярчук!

Павел Платонович поднялся со стула, сдвинул его вперед себя и цепко ухватился обеими руками за ребристую спинку. Нервически пошевелил черными усами, сумрачно обвел взглядом знакомые, сосредоточенные лица членов бюро и остановил глаза на секретаре обкома.

Федор Пантелеевич смотрел на Павла вопрошающе и как будто с грустью, и Павел, глубоко вздохнув, заговорил, обращаясь, казалось, только к одному секретарю обкома:

— Меня тут корят тем, что я не хлопочу об интересах державы… Вначале скажу, почему я… а вернее, не только я, но и правление колхоза…

— Ты за правление не ховайся, — спокойно бросил фразу Клим Дезера, и за этим спокойствием Павел уловил что-то злое, вызывающее.