Люди ПЕРЕХОДного периода

— Ну так… — Рыба оторвала парчовую фигуру от кресла, сложила руки на груди и, вновь заиграв желваками, вперилась в Гамлета пристальным взглядом. Глаза её при этом не так чтобы буравили соперника насквозь, выискивая в нём слабое место, но просто по всему чувствовалось, что в попытке сохранить лицо Муза Павловна лихорадочно искала способ замять этот малоприятный конфликт, зарождающийся на глазах у людей, не особенно вовлечённых в историю отношений сторон. Однако цена выигрыша, как уже успели понять все присутствующие, была на этот раз слишком высока, если не сказать предельно, задрана. И даже — беспредельно. На глазах у всеми уважаемой Рыбы из-под начинавшего уже вырастать прямо перед ней восхитительного здания самым бесстыдным и наглым образом изымали первый камень, чтобы сразу вслед за этой несущей частью фундамента столь же откровенно, не таясь, удалить и остальные, неминуемо ведущие к обвалу и гибели всего сооружения. Можно было, конечно, вопреки негласно действующему порядку, заявить устный протест посуровей, намекая на далеко идущие последствия, но такое поведение, скорей всего, если бы и не вызвало войну, то непременно повлекло бы за собой полный разрыв отношений с деловыми армянской диаспоры. Чего Рыба, если уж начистоту, не желала, несмотря на многочисленные возможности противостоять любому посягательству на границы своей бизнес-империи. И, если уж блюсти истину до конца, то от прихоти этой ресторанной, сетевой, не для всех, занесённой в голову лёгким ветром удовольствий, случайно родившимся порывом запустить в вечность ещё один плевок, вполне могла бы Муза Павловна избавиться ровно с той воздушностью, с какой её обрела. Да и уступить идею хорошему и нужному человеку, за которого вплоть до этого вечера она держала Гамлета Айвазова, было делом тоже не поганым, наоборот — полезным и наверняка с душевными для жизни последствиями. Но не так устроена была она, Рыба, когда плевок, что изначально числился в проходных, оказался замешанным на слюне не просто рыбы, а рыбы-факел, голубой, как платье от Донателлы, и к тому же сдобренной шафраном.

— Стало быть, не отступишься, Гамлетик, — стараясь придать лицу нейтральное выражение, вымолвила Рыба, не поднимая голоса, — на принцип, получается, пойдёшь, используя, что я просто не успела загодя обозначить свой интерес в полном варианте. Правильно понимаю?

— Послушай, Муза, — не согласился гость, — ты деловая, и я деловой, оба мы знаем правила, и я их не нарушал. Я просто подошёл к вопросу чисто как прагматик бизнеса, вот и всё. У тебя люди, и у меня люди, и обои хотят покушать нормально, с затеями и с подходом, и вообще не помня об кармане. Шепчите там среди своих, от уха до уха, стройте хитрости ваши, понимаешь, для тех, для этих, для всех ваших прочих. Философией балуйтесь своей между делом, про укрепление духа втирайте, кому надо, про отвагу души и всё остальное. А мне этого ничего не надо, Рыбуль, я хочу только, чтоб жратва была охеренная и чтоб нигде такой нельзя было покушать, кроме моего «Низа». А «избранные» для меня не те, кто рот свой на замок закроет и фуфло всякое втирать начнёт, а у кого бабла немерено и кто оттуда вылазить не станет, да ещё друзей подтащит, без мороки этой всей и мудрежа. Так что, как сама видишь, тебе — твоё, без любого посягательства с моей стороны, а мне — своё, через него вон. — Он кивнул в мою сторону, имея в виду, что согласие моё упасть в это дело — тема уже пройденная.

Именно в этот момент, когда неожиданно для всех, включая меня самого, мнения сторон разошлись так радикально и непримиримо, в дело вступила Леночка Грановская, которая всё это время, как бы полуприкрыв глаза, учтиво демонстрировала полное отсутствие какой-либо реакции на разгорающийся вокруг неё спор о моей участи. Слева от неё, развалившись в кресле, выпускал дымные облака Гамлет, время от времени прожигающий едким взглядом наполовину прикрытые юбкой колени девушки. Справа находился я сам как напарник по приготовлению тестовых закусок. Далее располагалась Рыба, напротив — остальные. Если бы в тот вечер Ленуська не вставила своё слово, усмирив на время страсти насчёт пожрать непривычного и, как результат, огрести целое состояние, я бы, скорей всего, так или иначе прибился бы к одному из двух похожих берегов. Я бы отдался той части разума, которая максимально отвечала в тот момент степени моего возможного падения на основе нормального и трезвого расчёта.

Но получилось совсем не так, а иначе. Не вышло у меня того, к чему практически уже склонил меня мой слабовольный рассудок. И всё благодаря Ленке.