Люди переменились

— Да много ли ему надо, летнему-то дню, — по привычке возразил Караколювец и тоже поглядел на облака.

— Правда, белые.

Буйволица направилась к лежавшему рядом полю. Когда узревают хлеба, Караколювец не дает ногой ступить на поле. Потому, не проглотив куска, побежал ее прогонять. Буйволица жадно щипала траву на меже, и он отталкивал ее, тянул за рога — хворостина осталась под дубом. «И у скотинки страха нет, когда ты на нее с голыми руками…» — размышлял он, медленно возвращаясь в тень. По дороге поднял голову — далекая буря сорвала белое облако с чела Юмрукчала и погнала по выжженному небу. Облако росло и скоро закрыло солнце. Темная тень упала на луга. Мухи остервенело кусали за щеки, за руки. Оборвался сиплый голос какой-то птахи. На болоте закричали лягушки.

— Эй, люди, дождь будет! — громко, словно предупреждая все поле, закричал дед Габю. Женщины схватили грабли и принялись сгребать сено в копны. Туча снизилась, точно ястреб, крона дуба потемнела, поле затихло в трепетном ожидании. Умолкли лягушки, исчезли мухи, не перепархивали птицы. Первые капли дробно застучали по сухой земле, и луга встрепенулись в трепетном ожидании.

— Не поспеть уже, — первым бросил грабли Караколювец.

Женщины, накрыв головы снятыми передниками, побежали к дубу.

— Эк собралось, может, зарядит, — цыкнул языком Караколювец. На темном небе белой змеей изогнулась молния. Дуб вздрогнул, сильные порывы ветра разметали намокшее сено, гнули недокошенную траву. Гром, поднявшись снизу, раскатился по всему небу. Женщины вздрогнули и перекрестились.

Какая-то одинокая птица кружила низко над землей. Вагрила вздохнула:

— Детей ищет.

По себе знала, что только мать в грозу не испугается за себя. Слезы застлали ей глаза. Тотка не стерпела, спросила:

— Что с тобой?

— Молода еще, не понять тебе. Ничего, ничего, — тыльной стороной ладони Вагрила вытерла глаза и через силу улыбнулась.

Бияз приставил ладонь козырьком ко лбу и долго глядел на одинокую птицу.

Босиком, с мешками на головах и подвернутыми штанинами к дубу подбежали двое косарей.

— Ну и льет, промочило так, что и до завтра не обсохнешь, — Стоян Влаев сдернул мешок с головы.

— День добрый, — тихо поздоровался Мишо Бочваров и принялся выжимать мокрый мешок.

— Идите сюда, тут сухо, — сказала Вагрила.

— И ты здесь? — насмешливо сказал Стоян. Он не мог забыть, как Вагрила отнеслась к нему в участке, и все старался как-то уколоть ее.

— Где же мне быть-то, не на пуховиках выросла. Здесь, на поле, и умру, — пожала плечами Вагрила..

— Да, от ненастья мы не гарантированы!

Дед Габю хмуро глянул на Стояна Влаева.

— Да где ты найдешь такой банк, чтобы тебе гарантировал погоду, жизнь да труды. Нету поручителей за жизнь человеческую. Взять деда Бижо, как сейчас его помню. Пасли мы вместе с ним скот возле свяченого вяза. Вечером воротились, попрощались и разошлись. Не успел торбу с плеча снять, идет его старуха: «Габю, — говорит, — Бижо лег и помер».

— Зачем сейчас о таком говорить, — заметила Вагрила.

— А ты что, боишься, что ли? — усмехнулся Стоян.

Вагрила не ответила, только строго посмотрела на него.

Со стороны гор донеслись раскаты грома. Дождь начал ослабевать.

— Уходит, — глядя на тучу, сказал Караколювец.

Показалось солнце, и по зубчатому гребню горы заструилась золотая речка.

Мишо Бочваров смотрел на Тотку. Смущенный румянец заливал ее кроткое приветливое лицо. Глаза у нее большие, смотрят мягко. «Добрая она, безобидная», — думал Мишо.

Бияз покусывал губы, хмурил лоб. «Все труды пошли прахом. Начинай теперь сначала, ничего не поделаешь».

— Стоян, могут ли люди когда-нибудь такое придумать, чтобы жить да не работать? — спросил он.

— Придумают такое, чтобы поменьше болтать.

— Никогда такого не будет, — вмешалась в разговор Вагрила. — Видишь, всякая тварь себе пропитание добывает, даже трава, и та семена выращивает.

— Так уж свет устроен, — задумчиво произнес дед Габю.

— Худо он устроен. Одни работают, под дождем мокнут, а другие живут себе припеваючи, даже не знают, как хлеб растет.

— К чему эти разговоры, — укоризненно сказала Вагрила.

Мишо толкнул Стояна, чтобы тот замолчал. Стоян только сердито вздохнул.

Дождь прошел. Прибитая трава быстро распрямлялась. Мухи появились снова, но уже не кусались. Порхали птицы, ныряя в воздухе как рыбки в прозрачном ручье.

Тотка не смотрела на Мишо, да ей и не надо было его видеть. В ее душе, словно только что вылупившийся птенец, зашевелилась тихая, до сих пор незнакомая сердцу радость, и этой радости отдавалась она сейчас.

Мишо медленно пошел через луг. Он уносил с собой воздух, которым только что дышал вместе с Тоткой, и тихо улыбался. За ним следом шел Стоян Влаев, который все еще не мог успокоиться.

— Задиристая баба!

— Кто?

— Да Вагрила. Все хочет по-своему перевернуть. Да если бы не случилось такого с Влади, я бы ей и про участок напомнил.

Мишо смотрел на него, будто не видел, и вместо ответа замурлыкал веселую песенку.

— В воскресенье приходи, поговорим, — на прощанье сказал Стоян Влаев и пошел своей дорогой.