Люди переменились

Караколювец грустно поглядел на свою веточку с крохотными почками. «Чего она мне предскажет — путь мой уже пройден». С этой неподходящей для праздника мыслью, он положил веточку на ладонь жены.

— Книжная премудрость.

— Дурость бабья! — вспыхнул Караколювец. — Не нарекала бы их, коли запомнить не можешь!

Влади прикрыл рукой рот, пряча улыбку. Бабушка Габювица толкнула его в колено.

— Давай свою.

Влади согнав улыбку, подал ей веточку.

— А тебе, внучек, выпала соха.

— А вот это что означает? — спросил Влади, показывая на разрезанную почку.

Вагрила сердито глянула на сына:

— Хватит глумиться!

Она сердилась, что молодые не выказывают должного уважения к празднику.

Некоторое время в комнате было тихо. Настораживаясь при каждом движении сидящих за столом, Вагрила прислушивалась к тишине, оберегая ее даже от шепота своего сердца. Но деду Габю тишина мешала.

— Петко, деньги для славельщиков разменял?

— Разменял, — ответил тот с набитым ртом.

На столе друг за другом появлялись взвар, сушеные сливы, грецкие орехи, яблоки, гроздь винограда, сбереженного для такого дня. После сытного ужина всех охватила дремотная истома.

— Я присмотрю за свиньей, — сказал Караколювец и прилег на кровать.

Бабушка Габювица, зевнула украдкой, чтобы не показать как ей хочется спать, и сказала Вагриле:

— Ступай, я приберу со стола.

*

Караколювец надвинул папаху на глаза, чтобы свет лампы не мешал ему, и вскоре захрапел.

Бабушка Габювица звенела посудой, подметала, бранила кошку. Дед Габю вздрагивал, поправлял папаху и выходил. Мороз пощипывал щеки и он тихо бормотал:

— Опять вода в ведрах замерзнет.

Шел в свинарник.

Свинья ласково похрюкивала — встречала его.

— Свету не взвидишь, когда завизжит под боком целая дюжина, — сочувствовал он. Взбивал солому, оглядывал перегородку, затыкал поплотнее щели, чтоб не сквозило, и снова шел в дом. В душной комнате, свернувшись калачиком под толстым домотканым одеялом спала жена.

— Что за люди, свинья опороситься должна, а им хоть бы что… спят себе. Придут славельщики, а они спросонья глаза продирать будут…

Вскоре с улицы донесся журчаньем вешнего ручья гомон детворы и, время от времени, над селом взлетало:

— С Новым годом! Поздравляем с Новым годом…

Услыхав эти возгласы, Караколювец переставил лампу на другое окно, которое выходило на улицу. Пусть будет видно, что и в этом доме ждут поздравляющих.

Звонкий гомон приблизился к дверям. Дед Габю вышел. Каждый год он встречал славельщиков в кухне. Отворяя дверь, и, наполняясь тихой радостью, неизменно повторял одни и те же слова:

— Проходите, проходите скорее, холоду напустите.

Мальчики наперебой заговорили, величая хозяина и похлопывая его по плечам кизиловыми веточками. Слушая добрые пожелания, Караколювец разглядывал славельщиков.

— Ты чей будешь? — спросил он мальчика, который был постарше других.

— Трифона Бияза.

— Ого как ты вырос, просто не узнать… Ты, что ли вожак? Как вас одарять — купно или порознь.

— Порознь.

Караколювец достал матерчатый кошелек и подошел поближе к лампе, хотя свет ему не был нужен. Он шарил в кошельке, выбирая на ощупь мелкие монетки и опускал их в подставленные ладони славельщиков.

— А сало собираете? — спросил он, одарив всех.

— Нет, не берем, — пренебрежительно ответили мальчики.

— А мы в свое время собирали…

Не слушая его больше, ребята вышли один за другим на синевато-белый двор.

Провожая их до самой калитки, дед Габю рассказывал:

— Теперь что, а вот мы в свое время ходили славить даже в Драгиевцы. Смелые были, не боялись на волков нарваться…

— Раз-два-три! — сказал вожак.

— С Новым годом! Поздравляем с Новым годом! — хором закричали ребята.

Дед Габю медленно пошел обратно, тихая радость, наполнившая грудь, куда-то испарилась.

«Что за времена настали, — невесело думал он, — разве в мои годы одаряли деньгами? А теперь… погляди-ка на них — сынишка Бияза в шароварах, шею шарфом укутал, а я чуть ли не до семнадцати годков в одной рубахе ходил…»

— Поздравляем с Новым годом! — снова прозвучал дружный возглас.

«Разве пойдут они ночью в другое село, куда им!» Вошел в свинарник, свинья уже поросилась и он остался с ней. Приходили другие славельщики. Дед Габю встречал их, провожал и снова возвращался в свинарник. В маленькое оконце заглянуло зимнее утро. Караколювец погасил фонарь. Свинья настороженно следила за поросятами. Один из них, самый хилый, никак не мог добраться до сосков, тыкался рыльцем, силился протолкаться к ним, закидывая тоненькие ножки на спинки своих братьев и сестер, которые сосали, удовлетворенно шевеля хвостиками.

Габю подхватил малыша под теплое, судорожно подрагивающее брюшко, и подсунул к свинье. Она свирепо хрюкнула и попыталась было встать.

— Не хочешь ну и не надо, — сказал Габю и, положив поросенка за пазуху, вышел.

Вагрила только что развела огонь в очаге. Весело потрескивал хворост. Отблески взметнувшегося пламени заиграли на оконных стеклах.

— Одиннадцатью опоросилась. Один только вот не сосет Но это уже ваше дело.