Люди переменились

Поставленный на пол кухни поросенок качнулся, тоненькие ножки подогнулись и он лег. Вагрила взяла его и, лаская, прижала к груди. Потом принялась кормить с ложечки теплой кашей.

Снаружи донеслись возгласы запоздавших славельщиков.

*

На Крещенье приморозило, иордань на реке затянуло льдом. Вечером, когда зашло багровое солнце, с запада поползли разворачивающейся пеленой белые как хлопок облака. Небо низко нависло над землей. Дым из труб стелился над кровлями. Вскоре на гребнях гор завыли ветры. Караколювец сдвинул папаху набок, прислушался и озабоченно подумал:

«Схватились они, да рано еще. Не одолеет его южный ветер».

Но он ошибся. В набухшем влагой воздухе зашелестел теплый шепот южного ветра. Снег на кровлях осел как прошлогоднее сено. Стрехи роняли тяжелые ржавые капли. Утром солнце долго дымилось над синеватой мглой, которая не разошлась у Крутой-Стены до самого вечера. После полудня северный ветер сорвался с бугра, засияло солнце, посветлело небо. Под стрехами повисли сверкающие с голубоватыми прожилками, гроздья сосулек. К вечеру снова задул южный ветер. Снова ожила капель и долго барабанила под окнами. Потом ночь грузно навалилась на крыши. Смутные мысли волновали Караколювца. Не знал, за что сперва взяться: подошла пора вскопать участок под бахчу, на мельницу съездить надо. Были и другие дела…

Петкан сидел под лампой и продергивал оборки в новых постолах. Вагрила пряла. Гергана не было. Каникулы кончились, и он уехал. А Влади по вечерам не сидел дома — гулял с такими же, как и он, холостыми парнями.

Бабушка Габювица чесала шерсть на кардах, но больше дремала, чем работала. Спокойствие домашних раздражало Караколювца, ему казалось, что они заняты не тем, чем нужно.

— Брось постолы, — ворчливо обратился он к сыну, — будто не во что тебе обуться. Давай лучше подумаем — молоть завтра поедем или перекапывать пойдем.

— Перекапывать.

— Ну тогда, — решил дед Габю, — вы с Влади пойдете перекапывать, а я поеду на мельницу. Ты, сношенька, со мной поедешь. Ежели народу много будет, я останусь, а ты воротишь телегу.

У калитки остервенело залаял дворовый пес.

— Петковица, Петковица!.. Цыц, пошел прочь!.. Петковица-а, — раздался визгливый женский голос.

— Одна только Гергювица Враниловска так орет, будто по бидону колотит, — пробурчал дед Габю, поглядев в окно.

— Иду, иду! — отозвалась Вагрила.

Смотав белую прядь, она отложила веретено и вышла на крыльцо.

— Петковица, — заговорила от калитки Гергювица Враниловска, — пастуха выделяйте. Заблеяли овцы, пора выпускать их.

— Ладно, — ответила Вагрила и вернулась в комнату.

— Пастуха от нас требуют, — сообщила она домашним.

— Перережу я этих овец, — разгневался Караколювец. — Видеть их не хочу. И отец их не разводил. Какая от них польза. Держать их ради жареного барашка на Георгиев день? Да я его купить могу. Это вы все виноваты, из-за вас овец держу, — он укоризненно поглядел на жену, которая продолжала чесать шерсть.

— Мы виноваты! А кому длинные кушаки надобны?

Года два тому назад соткали кушак деду Габю. Однако он был недоволен им — короток оказался. Он хотел, чтобы кушак можно было пять-шесть раз обернуть вокруг пояса. Об этом и напомнила ему бабушка Габювица.

Караколювец не нашелся что ответить. Помолчал немного и заговорил более спокойно:

— Вагрила пойдет пасти овец. Мы с Влади на мельницу поедем, а Петкан на перекопку. Посменно за несколько дней управимся.

— Пусть и Влади идет копать, — сказала старуха.

— А кто со мной поедет? Легко тебе распоряжаться, сидя в тепле, — снова рассердился дед Габю. — Нарядить тебя овец пасти? Да ведь не пойдешь, куда мол мне, не угляжу. А, может, хочешь, чтобы я сам на мельницу поехал?

— Не устал еще языком молоть! — вскинулась старуха.

Дед Габю успокоился, довольный тем, что разозлил жену, и лег на кровать. Поглаживая усы, он удовлетворенно покашлял и вскоре задремал.

*

На другой день смололи. Дед Габю и Влади возвращались на телеге в село. Вечер настиг их на околице. Когда телега простучала по мосту, старик повернулся к внуку и сказал:

— Ну, ты мне больше не надобен. Ступай подрядить Митю.

Митю Христов, сверстник Влади, жил неподалеку, в ветхом двухэтажном доме, с крытой шифером кровлей. Отличался он от дома Караколювцев тем, что и второй его этаж был обмазан глиной. Сейчас, в сумраке, он выглядел мрачно. И стоял он не вровень с другими домами, а на отшибе, ближе к реке. К дороге выходил двор, огражденный плетнем.

Влади отворил плетеную из тальника калитку и позвал.

— Митю кличешь? — показалась в дверях старая Христовица.

— Митю.

— Входи, дома он.

Влади пересек двор и подошел к дверям.

— Совсем меня ноженьки не держат, не могу выйти, гостя встретить, — посетовала старуха. Близоруко разглядывая Влади, она добавила: — Как погляжу я на тебя, вроде бы из Караколювцев ты…

— Ихний.

— Ну да, узнала, — обрадовалась она. — Внук деда Габю.

— Его, — подтвердил Влади.

— Совсем я стара стала, не могу сразу признать кто.

— Да, постарела, — согласился Влади.

— Ты в мае родился, а мой Митю на малую богородицу. Ровесники вы, стало быть, — говорила старуха.