Люди с чистой совестью

Полный разгром или бессмертная слава дерзкого отряда, осмелившегося забраться за тысячу триста километров в тыл вражеского фронта?

Шорох ног позади не мешал мне думать.

«Почему хромал Ковпак? Наверно, натер ногу…»

Но он хромал сильно… В памяти возник образ командира в тот момент, когда он проковылял к своему отряду.

А если бы я тогда знал причину, то повернул бы назад. И так бы сделали все пять групп. Это очень хорошо понимал Ковпак. Вот почему сразу после Делятинского боя, перевалив с отрядом и ранеными через гору Рахув, он организовал оборону. Лишь когда успокоились немцы и крепко стали кольцом обороны наши роты, он привстал с земли и пошевелил ногой в хлюпающем, липком сапоге. Откинул рыжую кожанку и глянул на скоробившиеся от крови генеральские бриджи. Затем вызвал к себе Дусю — рыжую, конопатую дивчину, хирургическую сестру.

— Пойдем, «чернявая»…

Бойцы комендантского взвода спали. Они не видели, куда уходил командир.

В лесу Ковпак снял кожанку.

Скинул и все остальное. Дуся замерла. Ужас был в ее широко открытых глазах.

— Ой, товарищ, командир… Пропали мы без вас… Конешно…

— Перевязывай…

Но опытная и бывалая Дуся растерялась. Она заохала, как квочка…

Тогда старик сквозь зубы обругал ее ласковым солдатским словом.

Быстрые руки скоро сделали нужное дело. Дуся обмыла рану, перевязала…

— Кость не задета, товарищ командир… Ой, товарищ командир, крови багато вышло…

— Знаю… — Ковпак полежал несколько минут молча, отдыхая.

Дуся ласково вытирала марлей пот с лица и лысины.

Придя в себя, Ковпак вынул из кобуры пистолет и сунул его под нос медсестре.

— Гляди… Если хоть кому слово пикнешь, — шлепну на месте. Поняла?

— Поняла… конешно… — залепетала дивчина не столько от страху, сколько от того, что она ничего не могла понять.

Ковпак, передохнув, вернулся в штаб незамеченным. И на следующий день, когда подошла моя группа, он уже ходил, изо всех сил стараясь не хромать. Он скрыл от всех свое ранение, потому что знал — не уйдут группы от своего раненого командира, а в разбивке на группы он уже видел единственную возможность продолжения борьбы и выполнения заданий Главного командования.

В тот день, когда мы расходились звездным маршрутом в разные стороны, ему стало хуже. Он крепился и не спускал глаз с Дуси — медсестры… И добился своего — отряды разошлись.

Не подозревал ничего, и мой отряд спускался все ниже. Далекий шум быстрого Прута изредка прорывался, а затем снова сливался с оглушительным шорохом ног. Колонна шла за мной, навстречу своей судьбе. На марше думалось легко и свободно.

«Вот я и окончил партизанскую академию генерала Ковпака. Сейчас держу экзамен на зрелость. В трудную минуту выпускаешь ты меня на диплом, партизанский академик! Но есть еще и другой экзамен. Кончается кандидатский стаж в партию большевиков. Это более строгий экзамен. Как выдержу я его?»

Неведомые горные деревушки гуцульщины, хутора Галиции и села Закарпатья… Как звезды Млечного Пути, неясные, расплывчатые, сливаетесь вы в один страдный путь!

Но все же — вперед!

Вот начался переломный момент Карпатского рейда. В чем же военная целесообразность жертв, страданий?

Никакие жертвы не проходят даром, если только они принесены во имя великой цели, во имя будущего. И только сумма преодоленных препятствий на пути к достижению благородной цели служит истинным мерилом подвига человека или коллектива, его совершившего. А ведь во имя будущего обессиленный, истекающий кровью отряд тащил за собой по карпатским хребтам добрых два десятка тысяч врагов. И они, а не мы начали морально сдавать.

Все ближе электрические светляки железной дороги.

Мы подходим к Пруту… Разведчики уже в Ланчине. Ни выстрела, ни лая собак. Значит, путь свободен…

Много жертв принес и много мук перенес наш народ во время войны. И самое страшное из всех жертв, и мук, и горя, пережитых за войну (да и после войны!), — это чувство жен и матерей, родные которых пропали без вести.

Призрачная надежда и отчаяние долгих–долгих ожиданий, похожих на медленную смерть.

А для нас всех, для нашего отряда самый дорогой нам человек пропал без вести.

«Был бы убит, — дали бы салют над могилой. Попал бы израненным в плен — пошли бы выручать. Раненого — несли бы на руках, лечили бы… Эх, Семен Васильевич, дорогой ты наш…»

Впереди тихо шумел еще невидимый Прут.

Замерли местечко Ланчин, шоссейка и железная дорога.

А за ними — равнина.

Там приветливо зеленели днем лесочки вокруг села Горохолыны, на которое мы взяли прицел еще днем.

Все это было, было, было в ночь на 6 августа 1943 года, за тысячу триста километров на юго–запад от Курской дуги.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

1

Шорох двух сотен ног хлопцев, шагающих позади меня, не мешал думать. Никто из нас не знал тогда удивительно точных слов о партизанах, сказанных почти сто лет назад основоположниками марксизма, о том, что партизаны носят свою оперативную базу в самих себе, а каждая операция по их уничтожению кончается тем, что объект ее исчезает. Но думали мы приблизительно так же. Мы крепко надеялись, что нам тоже удастся исчезнуть. Хоть на два–три дня, на недельку… А там видно будет.