ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Из управления лагеря на место приема этапа прибежал счетовод.

— Товарищ начальник! Вам письмо. От женщин с горшечного завода.

— Давай, — протянул к нему руку энкаведист. Он разорвал мятый и грязный конверт, пробежал глазами письмо, ухмыльнулся и подмигнул этапникам.

— Тут несколько строчек вас касаются. Я их вам прочитаю. Вот что пишут бабы. И он прочел:

— "А еще, дорогой начальничек, сообщаем Вам, что мы, 35 работниц горшечного завода, погибаем без мужчин. Пришлите хоть одного, хоть напоказ. Иначе бросим работу и забастуем".

В шеренгах заключенных послышался смех. Кто-то из уголовников, видимо бывалый лагерник, осведомился:

— Гражданин начальник! Сколько мужиков туда послать предполагаете?

— Одного. Больше не имею права. Работы для мужчин на заводе нет, — ответил энкаведист.

— Бабы там одного живьем сожрут! — воскликнул уголовник.

— Всего не сожрут. Что-нибудь да останется, — со смехом сказал начальник лагеря. — Надо уважить баб… Ну, кто хочет добровольно к ним поехать? Неужели никто? Тогда я сам выберу и пошлю.

Он медленно пошел вдоль шеренги заключенных, щупая их глазами и остановился возле Вади.

— Этого красавчика, что ли, послать? Ладно. Поедешь к бабам. Пускай они на тебя полюбуются.

— Эх, пропал парень, — услышал Вадя чей-то сочувственный шепот за своей спиной…

Конвоир не довел Вадю до завода. В полукилометре от него он остановился и, указывая на убегающую в чащу тайги тропинку, сказал:

— Дальше сам пойдешь. Вот по этой тропке. Она тебя к бабам и приведет.

— Тут недалеко. А я туда не ходок.

Юноша не смог скрыть своего удивления.

— Как же вы меня одного пускаете? А если я убегу?

Конвоир засмеялся,

— Не убежишь, парень. Тут на сотни верст непроходимая безлюдная тайга. Которые заключенные бежать пытались, так мы после находили ихние скелеты, зверьем обглоданные. Мы вот баб на заводе даже без охраны содержим…

Вадя пошел по тропинке, ведущей к заводу, очень неохотно, предчувствуя, что там с ним должно случиться что-то страшное и стыдное, и испытывая сильное желание вернуться обратно. Но вернуться было нельзя. Он знал, что за невыполнение приказа начальник лагеря сможет сделать с ним все, что захочет…

На заводе женщины встретили Вадю взрывом восторга. Они окружили его кольцом, разглядывая с плотоядным любопытством и радостным смехом. Со всех сторон раздавались восклицания:

— Мужчина! Настоящий! И какой молоденький! Какой хорошенький! Вот это да!

Женщины подходили к юноше все ближе и ближе, а он в страхе пятился назад. В их глазах загорались дикие похотливые огоньки. Потом женщины бросились на него стаей и сбили с ног. Как собаки, они тормошили, рвали и тянули его в разные стороны. От боли и стыда юноша потерял сознание.

Работавшие на горшечном заводе женщины, — в большинстве среднего возраста, — отбывали наказание за "мокрые дела", т. е. за участие в грабежах с убийствами. Политических заключенных среди них не было. Всех их суд приговорил к заключению в лагерях со строгой изоляцией; одним из условий такой изоляции было запрещение общаться с мужчинами. Эти женщины не видели мужчину почти два года. К лагерному управлению и его рабочим участкам в лесу их не подпускали под угрозой расстрела. Если б они не пригрозили начальнику лагеря забастовкой, то он, конечно, не послал бы к ним мужчину.

Женской бригадой на заводе руководила сорокалетняя дебелая уголовница, которую ее подначальные называли тетей Мотей. Только она одна из всех женщин имела право раз в месяц приходить в лагерное управление с докладами о выполнении заводом производственного плана. Дважды в месяц для женской бригады на вьючных лошадях доставлялись продукты питания и несложные лагерные лекарства. Их сгружали в том месте, где конвоир расстался с Вадей. С этого места женщины перетаскивали груз в свой бревенчатый барак при заводе.

Первая бурная встреча "мужчины" на заводе вызвала необходимость как-то упорядочить отношения с ним. По этому поводу тетя Мотя устроила специальное "женское совещание". После долгих споров на Вадю была установлена очередь. За неделю он должен был "обслужить" всех35 уголовниц, по пять в сутки. Он сопротивлялся, но его заставляли угрозами и силой. Так 17-летний школьник Вадим Луганцев впервые познал женщину. Это познание сделало его женоненавистником, пожалуй, на всю жизнь.

Через две недели он бежал ночью с завода. Бежал не в тайгу, а в лагерное управление. Стоя перед начальником на дрожащих от слабости ногах, исхудавший до последней степени, с горящими полубезумием глазами, он объявил ему:

— Делайте со мною, что хотите. Сажайте в карцер или расстреливайте. Если же отошлете обратно, я убегу в тайгу. Пусть лучше меня волки разорвут.

Начальник лагеря смилостивился над ним.