Люди суземья

— Странно... А чего же ты, как на свиданье, вырядился? В ботиночках, в костюмчике... И в руках ничего. К родне так не ездят, хоть на свадьбу, хоть на похороны.

«В самом деле, — подумал Герман, — надо было чего-то купить...»

— Чего молчишь?

— Так... Мне и в голову не пришло.

— Странно!.. — многозначительно повторил шофер. — Вроде бы ты — парень серьезный. Это я мог бы забыть. А ты? Не похоже. Темнишь!.. — Он снова затормозил и, когда самосвал остановился, сказал: — Пока не признаешься, кто ты есть, куда корочки навострил и зачем — не поеду!

— Брось глупости. Объяснять долго. Да и не хочется. Не будем терять время.

— А может, ты человека убил или магазин ограбил? Почем я знаю! И теперь скрыться хочешь. А я тебе содействую. Вот заверну обратно в Чудрино, доставлю в милицию, и там выяснят, что ты за птичка!

— Кончай. Приедем в Саргу, и там узнаешь, если тебе надо. До утра я все равно никуда не пойду.

— Значит, в Сарге ночевочка? У кого?

— У бригадира. Там у меня больше нет знакомых.

— Понятно! Зачем другие знакомые, если бригадир — дядя Катеринке!

Герман невольно вздрогнул при упоминании дорогого имени. Шофер заметил это.

— Вот мы и выяснили. А ну, вылазь!.. — рыжие глаза его сверкнули злобой и ревностью, он схватил заводную ручку.

— Погоди, — устало сказал Герман. — У меня есть девушка, и зовут ее Катей...

— Выкручиваешься?!

— Катя Маркелова, из Ким-ярь! — повысил голос Герман. — А на твою шмакодявку я тыщу раз плевал! Понял? И не изматывай. Повезешь — вези, а нет — я и пешком дойду.

— Как, как ты ее обозвал? — меняясь в лице, прошипел веселый парень. — Шма... шма...

— Повезешь или нет?!

Что-то холодное и жесткое сверкнуло в черных глазах Германа, и шофер сдался.

— Ладно, — сказал он сквозь зубы. — Посмотрим! — и до самой Сарги как воды в рот набрал.

Когда машина остановилась возле дома бригадира, был первый час ночи. Шофер дал два коротких гудка, и скоро в сенях зажегся свет.

— Пошли! — кивнул шофер. — Да не вздумай удирать — я быстро бегаю.

Дверь открыл сам бригадир. Был он сонный, без рубахи, брюки застегнуты на одну верхнюю пуговицу. Увидев Германа, улыбнулся и сказал с каким-то облегчением:

— А, все-таки вернулись...

— Я один. Отец уехал.

— Ну!.. — лицо бригадира вытянулось. — Так и уехал? Смотри-ко ты!.. — и покачал головой. Потом поздоровался с шофером, пригласил в избу, провел в кухню. — Поужинайте! Самовар еще не остыл... А ты, видать, рисковый парень — один вернулся! И правильно сделал. Хорошо сделал! Деда похоронить надо. А как же! И бабке — утешенье...

— Вот только не догадался я ничего купить, — вздохнул Герман. — И сапоги в поезде остались...

— Это не великая беда! Сапоги найдем. А покупать — что покупать? Не на праздник едешь... — Он налил в стаканы чай, выставил из шкафа тарелку с домашними пирогами, из холодильника — две банки молока. — Завтра спешить придется. Третий день пойдет, всяко хоронить будут, коли ждать некого... Подвигайся, Володька! — кивнул шоферу. — Перекуси.

— Спасибо, дядь Миша, я пойду. — И виновато Герману: — А ты, друг, извини! Такой уж у меня характер. Дай пять!..

Когда он вышел, бригадир спросил:

— Не к Катьке ли своей приревновал?

— Было... Покипятился.

— Он всех к ней ревнует. То и дело середь ночи приезжает проверять, не гуляет ли она без него...

45

Утром, едва забрезжило, Герман вышел из Сарги. Ваня проводил его до околицы и по-взрослому посоветовал:

— Сразу-то шибко не иди, а то устанешь. А как середку пройдешь, тогда нажимай.

— А где эта середка? Как я узнаю?

— Дак ведь там мостик через ручьевину! Один мостик и есть на всей дороге, остальные ручьевины мелкие, бродовые... И часто на передышку не садись — хуже. На середке разок отдохнешь — и ладно. Ходко дойдешь! Это первый раз тяжело, а теперь много легче будет...

За полями, в низине, белел туман. Он не клубился, а расстилался над самой землей и был настолько плотен, что стога сена казались погруженными в эту густую разлившуюся до самого леса белизну. А на траве лежала роса. Герман удивился, что она мелкая-мелкая и совершенно не блестит, будто и не роса это, а сизая белесая пыль. Он даже наклонился и провел рукой по траве, но рука сразу стала мокрой.

Солнце еще не взошло, когда позади остались и желтые поля, и туманная росная луговина, и густое, замершее в безветрии, мелколесье. Укатанная дорога опять отвернула вправо, и Герман снова ступил под темный полог леса.

Было сумрачно, тихо, прохладно.