Люди трех океанов

Нажать гашетки Рудимов не успел. В кабине ахнул взрыв. С треском разлетелись осколки приборной доски. Лицо обожгла колючая боль. Заныли голова, руки. Казалось, тысячи осиных жал впились в тело и разъедают обжигающим ядом. «Но глаза-то, глаза целы!.. Вижу». Он водил трясущимися пальцами по стеклам очков и бессмысленно повторял: «Это ничего… Вижу… Вижу…»

Но будто назло тем словам на глаза опустилась пелена. Поднес Степан ладонь к очкам и ощутил липкую влагу. Снял подшлемник, провел по окровавленному стеклу. Посветлело. И на мгновение совсем рядом увидел промелькнувшие синие капоты, а на киле — жирную цифру «21». «К счастью», — подумал совсем некстати и нажал на упершийся в пломбировочную проволоку сектор газа. Медная контровка лопнула, мотор харкнул синим пламенем из патрубков. Нет, он не останется в долгу. Где тот, синий с желтыми крестами? Это он нанес рану из-за угла. Но его не видно…

Ну что ж, нет синего, есть зеленоватые. Рудимов идет на первого встречного. А на глаза вновь наползает багровая темень. Так бывает, когда смотришь на солнце сквозь закрытые веки. Сладкой болью в сердце кольнуло воспоминание далекого детства. Днепр… Трава щекочет щеки… И солнце над головой… Когда это было? И было ли?..

Протер очки, будто стряхнул видение. Вновь в глаза брызнуло солнце. Степан привычно толкает педаль на глубокий доворот и до хруста в пальцах нажимает на рубчатые выступы гашетки. «Мессер» горит. Падает! Но вдруг что-то горячее, острое резануло по ноге. Затошнило. К горлу подступило удушье. И пропало… солнце. Вновь ничего не видно. Степан пытается протереть стеклышки очков тем же подшлемником и не может. Пропитанный кровью шелк лишь размазывает багровую жижу. А может, это только кажется, что очки затемнены кровью? Может, вообще с глазами… От одной мысли берет оторопь. К горлу вновь подкатывается теплый удушающий клубок. Перед глазами замельтешило сонмище искр. Лишь бы не потерять сознание.

Степан срывает очки, и в тот же миг в глаза бьет вернувшееся солнце.

А где же Шеремет? Увидел его пикирующим на того самого синего. Но почему Кузьма не открывает огня? Уже можно стрелять… Инстинктивный поворот головы, и Рудимов скорее почувствовал, чем увидел пристроившийся за спиной сто девятый. Хватает ручку на себя и втыкает самолет в зенит. Одна мысль: «Не выдать раны. Иначе «мессер» не отстанет». Трудно вывернуться. «Мессершмитт» все ближе. Вот-вот довернет хищный клюв…

Выход один: с переворота — на петлю. Когда-то еще в училище Степан получал за нее высший балл. Сейчас все делал, как раньше. Но машина не слушается. Наверно, мотор перегрелся. Теперь страшнее другое — не обрезал бы мотор, ведь он уже несколько минут работает на пределе. Нет, вытянул! «Мессер» проскочил и оказался впереди. Теперь Рудимов у него в хвосте. Но немец тоже бросает машину в «мертвую петлю». Степан закручивает вторую, более крутую петлю, даже не подумав, сможет ли выдержать ее нагрузку и не заглохнет ли форсированный мотор.

Рукав кителя мокрый, Рудимов то и дело вытирает им застилающую глаза кровь.

Сил хватило и на второй адский круг. Фашист не выдержал, вышел из бешеной игры и спешно потянул в сторону. Кажется, все. А теперь на посадку. Но куда? До аэродрома не дотянуть. Искалеченная машина кренится и теряет высоту. Да и самому совсем плохо — голова кружится. А жгучая, не дающая пощады мысль подстегивает: «Домой, домой, домой…»

Промелькнули окопы. Взблеснули в кустарнике зенитки. Над их хоботами заплясал огонь. Самолет будто налетел на выбоины — его то швыряло вверх, то бросало в ямы. Убрав газ и едва удерживая судорожно бьющуюся ручку управления, Степан взглянул вниз: широкая, размахнувшаяся до самого горизонта степь. Выпустил шасси…

Толчок, надсадный вопль металла и… тишина.

Он пытается приподняться и не может. Левая нога словно прикипела к полу кабины. Ни подтянуть, ни шевельнуть. С трудом выжался на руках и перевалился через борт. Вот она, теплая, пахнущая горькой полынью земля! Он падает плашмя и припадает к ней лицом. Хочется взять от влажной земли бодрящую свежесть, но чувствует, как все тело слабеет. С тревогой догадывается — от потери крови. Расстегивает ремень пистолета и, сцепив зубы, туго затягивает вены раненой ноги. Нестерпимо больно. Хочется кричать, звать. Но ведь в степи, сколько видит глаз, пусто.

Надо отползти от самолета. Он еще отстреливает перегревшимся мотором и, того гляди, взорвется: баки продырявлены. Степан ложится на спину и, упираясь здоровой ногой, преодолевает сантиметр за сантиметром. И вдруг слышит нарастающий моторный гул. Сразу догадался: чужак. Но ничего не увидел: вогнавшая в лихорадку боль опалила правую ногу. А потом уже не чувствовал ничего, кроме знакомой, подступившей к горлу тошноты.