Люди у океана

Когда проходили широкой, чистой, огороженной мерцающим снегом аллеей, Рудольф Сергунин вздохнул:

— Свинство.

— Точное русское слово, — согласился Юрка Кудрявцев, понимая, о чем речь.

— А можно по-человечески, можно! Надо воздвигнуть еще три таких стекляшки, выпивать это же количество в четырех точках, и не стоя, как сейчас, а за чистенькими столиками, с закуской, под милые улыбочки строгих официанток. И водку не станут протаскивать, и по двадцать четыре кружки не станут набирать — всегда пожалуйста, подадут сколько хочешь, — и на ногах, а не на карачках научатся выходить, и не станет всякая пьянь побираться, вымаливать: «Корешок, пожалей душу пропащую». Повидал я в Сибири разного… Но там ведь стройки, шпаны иной раз хватает. А у нас город подмосковный, научный, технический. Приедет кто, увидит заведение имени Кошечкина, какой науки почерпнет?

— Еще точнее выразился. Я тоже думал. Сколько у нас интеллигенции? Тысячи, да? И никому нету дела: одни не видят, другие мимо проходят. Получается так: нам этот питейный дом не нужен, пусть тонут в нем более низкие существа.

— Именно так. По своему бате, доктору, знаю.

— А сделай, как ты говоришь, с салфеточками, официанточками, улыбочками — пойдут кандидаты и доктора. Окажется, что и пивко они попивают, и куда приятнее посидеть в культурном баре, чем дома, в надоевших четырех стенах… Да кто бы сделал, похлопотал.

— Вот и займешься. Ты же скоро будешь этим, интеллигентом. Диплом техника — колпак на шевелюру, очки на глаза и… кишь с дороги, мелкота!

Опять, еще согласнее, рассмеялись. Потом Рудольф Сергунин, вдруг посерьезнев, указывая на свой кооперативный дом, проговорил:

— Только у меня это… Ирочка…

— Жинка, что ли?

— Не-е…

— Понятно. А рассказывали, будто ты полностью пренебрегаешь женским полом?

Рудольф вздохнул грустно и виновато.

— Ясно: интим. Может, ко мне подвернем? Правда, жилплощадь у меня мини-габаритная: тумбочка и кровать; зато в уголке, уютно.

— Нее.

Они поднялись на четвертый этаж очень чистого подъезда (Юрка замечал и раньше: если дом кооперативный, в подъездах чисто, крашено, не пахнет кошками; и объяснял себе это так: частники берегут свое кровное!), у двери на площадке Рудольф вроде пугливо, смущенно позвонил и предупредительно покашлял. Дверь открылась не сразу, кто-то неумело щелкал замком, бормотал, и наконец в светлом проеме, словно на чистом полотне, четко вырисовалась усохшая старушонка с седыми буклями, в темном длинном платье и веселом кухонном переднике.

Протолкнув вперед Юрку Кудрявцева, Рудольф сказал серьезно и громко:

— Знакомься. Моя Ирочка.

Старушонка, точнее старушка, опрятная, умноглазая, воспитанно вежливая и, как отметил для себя Юрка, наверняка с высшим образованием, подала щуплую, прохладную ладошку, рассмеялась, покачивая головкой:

— Обманул! И этого паренька обманул!.. Ираида Матвеевна. Очень приятно… Не обижайтесь, Юра Кудрявцев, он шутник, Рудька. Зовет меня Ирочкой, вот и обманывает. Старая шутка, пора переменить. Думаю, вы последний поймались, все друзья уже знают.

Прошли в комнату, сели к столу, Рудольф, довольно ухмыляясь, открыл бутылки, наполнил три стакана, а Юрка спросил:

— Родная бабушка?

— Родная.

— Хвалю: разыграл классно, для кинофильма — находка.

Баба Ирочка принесла из кухни копченую скумбрию, сыр, хлеб, без приглашения присела, взяла свой стакан, говоря:

— Пиво же солененьким заедают, слышала. Рудик не пьет, так я и не знаю.

— У вас внук идеальный человек, Ираида Матвеевна, таких надо на ВДНХ показывать, — заговорил Юрка без улыбки, нарочито неторопливо и серьезно, желая хоть немного расквитаться с Рудольфом. — Не пьет, не курит, передовик производства, помогает товарищам, не выслуживается, не обижает женщин, чист морально и физически. А за эти бутылки… — Юрка презрительно скосился на стол, — прошу простить: я его подбил, уговорил ради знакомства. Зато наш аквариум посмотрели, надо же знать жизнь.

— Что вы! Я сама иной раз возьму бутылочку сухого, говорю: давай по стаканчику, Рудик. Один и один, много читает, кино не любит. Вот машину купил — хоть развлечение какое-то.

— Он ее ремонтировал, — сказал Рудольф.

— Вы? Ах, какой мастер! Мне Рудик показал — я не поверила: никакой вмятинки. Подумала: может, и аварии не было? Да уж очень страдал Рудик… Как же вы сумели? Такой молоденький… Этими своими руками? — Баба Ирочка оглядела, потрогала пальчиками темные, тяжеловатые кисти Юркиных рук, будто специально положенные на стол, удивленно покачала седой головкой. — Спасибо вам. Люблю умелых людей, умелый человек — вдвойне человек.

— Мне помогли. Одному не сделать: разделение труда, каждый выполняет свою работу. Ускорил просто, Минусов попросил.

— Вот, опять Минусов. Рудик мне про него говорил, от других слышала. Сторож гаражный. А получается — очень важный человек. Кто он, что он?

— Как вам объяснить, Ираида Матвеевна… Много видел, много знает. Умный, нужный, строгий, мягкий… Мне помог из бродяг выбраться… Чувствую его, а не могу объяснить. Может ты, Рудольф?