Люди в джунглях

Не знаю, то ли он стал хуже слышать, то ли его мышцы плохо подчиняются мозгу, во всяком случае рабочий у моей лебедки уже несколько раз ошибался. И каждый раз кряж катился не туда, куда надо, заставляя грузчиков с бранью отбегать в сторону.

Сейчас на тросе висит качаясь четырехтонный кряж. Его нужно уложить в правой части трюма. В середине образовалась горка, с которой кряжи скатываются в ту или иную сторону. Но им нельзя позволять катиться быстро, иначе можно покалечить и людей и борт. Тут надо действовать не торопясь.

Командую майна; кряж медленно опускается. Вот лег на горку, покачивается. Трос натянут. Два человека осторожно разворачивают кряж, чтобы придать му нужное положение. Еще двое ждут внизу у правого борта.

— Готов? — кричу вниз.

— Готов!

Я сигналю, трос разматывается. Что это: кряж повернулся неправильно.

— Стоп! Стоп! — кричат снизу.

Даю сигнал: стой. Но лебедка, завывая, продолжают разматывать трос, и кряж с грохотом катится вниз, к правому борту.

Кули ругаются на чем свет стоит. Они готовились принять кряж, а приходится спасаться от него бегством.

Троим удалось отскочить. Четвертый замешкался на одну — роковую — секунду. Пока он растерянно озирался, кряж отрезал ему все пути. Кули метнулся к борту. Многотонный кряж — за ним… Я орал как сумасшедший: «вира! вира!», но рабочий у лебедки словно оцепенел.

Никогда не забуду выражения дикого ужаса в глазах кули, который пытался уйти от бревна.

Но он не успел. Отчаянно рванулся к другому кряжу, надеясь, что тот задержит сорвавшийся груз. Тут же его ударило по ногам, и он упал. У меня такое впечатление, что удар пришелся по коленям. Если бы он не прыгнул, весь превратился бы в лепешку.

Потрясенный, спускаюсь по узким ступенькам а трюм. Товарищи уже окружили его. Стонет, значит еще жив.

Посылаю за носилками, а сам начинаю осматривать раненого. Кажется, только одна нога пострадала; Колено размозжено, из него торчат щепки и куски коры.

Мы укладываем кули на носилки, и трос поднимает его наверх; теперь на лебедке стоит другой рабочий. Виновника аварии Джаин услал на берег, чтобы спасти от взбешенных грузчиков.

Наш санитар доставляет раненого в больницу. Я не знаю даже имени пострадавшего, он всего месяц назад приехал на Нунукан.

Заминка длится всего пять минут, и вот уже опять кипит работа. Наступил вечер, а мы еще не управились; приходится продолжать при свете ламп. Трудно и опасно, но никто не ворчит: все знают, что уходить нельзя, пока мы не погрузим дневную норму — шестьсот кубометров. Настроение подавленное, люди устали, однако мы не сдаемся. Наконец, к одиннадцати часам ночи все сделано; мы до того измотаны, что ни у кого нет сил пойти навестить раненого. Ладно санитар присмотрит…

Капитан судна утешает меня: на Нунукане, мол несчастные случаи редкость. Вот когда мы разгружаемся в Гонконге, там без убитых не обходится. Там еще больше спешат, а рабочих рук хоть отбавляй и никого не трогает, если погибнет несколько кули Подумаешь, какие-то китайцы, заключает капитан-японец.

Через два-три дня я отвез раненого в больницу в Таракан и попросил врача нефтяной компании, моего хорошего друга, попытаться что-нибудь сделать. Потом за хлопотами я совершенно забыл об искалеченном макассарце.

Спустя несколько недель, снова попав в Таракан, я зашел в больницу поболтать с врачом. Он любил просвещать меня, а знание медицины может оказаться очень кстати, когда живешь в джунглях, отрезанный от всего мира.

— Пойдем, я тебе покажу, что делает с толстой кишкой хроническая дизентерия, — сказал доктор и повел меня в палату.

В огромном помещении не менее сотни больных. Большинство — кули. Доктор идет между нарами и останавливается около одного даяка.

Вдруг больной, лежащий на соседней койке, привстает и, радостно улыбаясь, здоровается со мной.

— У меня все идет хорошо, туан. Скоро совсем поправлюсь. Подумать только, туан пришел навестить меня!

Он горячо стискивает мою руку, на глазах — слезы.

Кто такой? Ей-богу, не могу вспомнить. Доктор приходит на помощь.

— Да, нога у него была — страшно поглядеть. Уж не помню, сколько осколков кости и щепок вытащил. Ничего, теперь пошел на поправку. Правда, колено не будет сгибаться.

И только тут я понимаю: это же тот самый макассарец, которого придавило кряжем.

— Ты женат? — спрашиваю его.

— Да, туан. Жена дома, на Целебесе.

— И дети есть?

— Двое, туан. В этом месяце я не смог послать им денег. Ведь я ничего не получал, пока лежал здесь. Может быть…

— Дай мне адрес, я скажу в конторе, чтобы твоей жене выслали деньги, — прерываю я его.

— По, туан, я наверно не смогу больше работать. Или туан позволит вернуться на Нунукан, когда я выйду из больницы?

— Конечно, возвращайся. Что-нибудь придумаем. Да ты еще снова станешь молодцом.

— Спасибо, спасибо, туан!

Он снова сжимает мою руку. Лицо у него счастливое, словно я посулил ему богатство и славу.

— Вот, пощупай, — вмешивается доктор. — Чувствуешь, не кишка, а туго начиненная колбаса. Тут уж ничего не сделаешь.

Рассеянно отвечаю ему и поскорей ухожу, чтобы не лишать макассарца иллюзии, что я приходил проведать его.